А я люблю военных... - Людмила Милевская Страница 3

Передать не могу своего ликования, когда секундой позжевыяснилось, что “он” относится не ко мне, а к гранатомету, пригревшемуся в моихобъятиях. Тут только заметила я, на что именно опираюсь, заметила ивозрадовалась: значит я все же не “он”! “Он” — этот дурацкий гранатомет “Муха”!

Впрочем, радость моя сразу же и омрачилась, как толькополковник, в ярости бледнея, задал мне вопрос:

— Зачем ты, стерва, покушалась на президента?

Эта фраза едва не сразила меня наповал, спасло лишь то, чтоя некоторым образом уже лежала. Это надо же! Я — стерва, да еще и покушалась напрезидента.

Чудовищная фраза! Хотя, если покопаться, даже в полнейшемнегативе можно позитив отыскать.

“Раз “покушалась”, — подумала я, — значит президент еще жив.Уже легче.”

Парни в камуфляже, с изумлением обнаружив меня, лежащую подстолом в обнимку с “Мухой”, сразу же потеряли к Валерке интерес, чем он ивоспользовался, мгновенно наполнив комнату таким богатырским храпом, что толькозавидовать оставалось его крепким нервам. Я же похвастаться такими нервами немогла, а потому, не расставаясь с гранатометом, попыталась выбраться из-подстола с далеко идущими намерениями: страшно хотелось как можно скорей очутитьсядома в своей уютной квартире. Да и полы там уже несколько дней немыты.

“Да, — решила я, — надо срочно помыть полы.”

Насколько нелепа была эта мысль я осознала уже черезнесколько минут, когда в наручниках тряслась в машине под неусыпным окомполковника и его приспешников.

“Что такое наша жизнь? — горестно размышляла я. — Ещенедавно была счастливейшая женщина, и мне завидовала вся Москва. Сегодня же мужмой обрел свое счастье в объятиях моей лучшей подруги, а я, вместо того, чтобыупиваться внезапно свалившейся свободой, мыть полы и кружить головы мужчинам,пьяная и нечесаная, вся в салате еду на какой-то заурядный допрос. Меня,конечно же, сразу выпустят, как только разберутся, что в президента я влюблена(как большинство наших женщин), а гранатомет до этого случая видела лишь потелевизору. Конечно же меня мгновенно выпустят.

Выпустят и очень жаль. Что осталось бы от карьеры моегоневерного мужа, если бы выяснилось, что он столько лет жил с террористкой? Уж ябы постаралась уронить на него тень, да кто мне поверит? Впрочем, еслидогадаются поговорить с моими соседями, поверят. Во всяком случае забрезжитнадежда…

Ха! Надежда! Да все сомнения мигом отпадут, как только онипообщаются с моим соседями! Одной Старой Девы хватит, чтобы у любого появиласьуверенность, что кроме как террористкой мне и быть-то некем. Только здесь я ипрофессионал, в остальном же лишь жалкий любитель.”

Должна сказать, что в роли арестованной в машине я была неодна, а все с тем же Валеркой. Правда он выполнял свою роль весьма пассивно:его везли на носилках, поскольку поставить на ноги так и не сумели, как нистарались — Валерка, не прекращая храпеть, спал в любом положении, бить же егов присутствии полковника парни в камуфляже не решились. Поэтому Валерка теперьлежал на носилках, заглушал храпом шум двигателя и наполнял мрачный салонавтомобиля послепраздничным домашним уютом.

Он был так трогателен на носилках в наручниках, что эфэсбешникисмотрели на него уже без всякого подозрения — какой там гранатомет, когдачеловек и свой-то вес не держит. Это было очевидно без всякой специальнойэкспертизы.

И тем ни менее из гранатомета по кортежу президента жахнули,за что эфэсбешников по голове никак не погладят. Они явно ждали крупныхнеприятностей и явно связывали эти неприятности только со мной. С кем же еще,Валерка-то пребывал в абсолютнейшей беспомощности, даже на побои не реагировал.Таким образом все нехорошие эмоции моих попутчиков доставались исключительномне, чего я (по причине своей красоты) от мужчин терпеть не привыкла, а потомурасстраивалась чрезвычайно, поскольку сама-то была в наручниках и ответить имдостойно не могла, хотя руки сильно чесались.

Только не подумайте, что меня били. Ни в коем случае. Это ямечтала их побить, эфэсбэшники же вели себя интеллигентно, особенно если учестьтолько что состоявшееся покушение и головомойку, им по этому случаюпредстоящую. Даже в таких, очень настраивающих на грубость условиях, эти ребятавели себя как настоящие мужчины и ограничивались лишь редкими косыми взглядами,но больше демонстрировали равнодушие.

В чем же, спросите вы, заключались тогда их плохие эмоции?Именно в этом и заключались, отвечу я. Что может быть хуже косых взглядов оттаких красавцев? О равнодушии уже и не говорю, любая женщина знает какневыносимо оно, особенно тогда, когда равнодушие это исходит от молодых иприятных мужчин. Уж чего только я не делала, чтобы равнодушия избежать: и пела,и орала, и ногами топала, и оскорблять их пробовала, и требовала к барьеру —все бесполезно. Даже полковник, сгоряча назвавший меня стервой, уже взял себя вруки и не реагировал.

Я смирилась, подумав: “Надеюсь, хоть опохмелиться-то переддопросом дадут? Допрашивать похмельного человека без всякой анестезии жестоко.Пусть после этого не говорят мне, что там нет пыток.”

Куда нас с Валеркой доставили, до сих пор не ведаю — окон вавтомобиле не было. Валерку сразу же унесли, а меня определили в камеру.

Каталажка досталась вполне сносная, и просидела я тамнедолго: едва от салата отмыться успела, как потребовали меня к уже знакомомуполковнику. Тут же выяснилось, что он даром времени не терял и многое ужеразведал, даже имя мое узнал.

— Присаживайтесь, Софья Адамовна, — пригласил полковник,кивнув на кресло.

Я присела, готовая храбро отрицать все, но как толькозаглянула в его глаза, так сразу какие-то глупости и залепетала.

“Как тяжело, когда на тебя смотрят с таким вотбезапелляционным подозрением, — подумала я. — Уже и сама сомневаться начинаю,не я ли сдуру пальнула в президента, руки мне некому поотбивать!”

Впрочем, я тут же решила, что сомнения мои связаныисключительно с похмельным состоянием, способным вселить неуверенность даже всамого черта, а потому заявила:

— Не подумайте, что я алкоголичка, но стаканчик хорошеговинца вернул бы меня к жизни, после чего наша беседа приобрела бы смысл. Толькобоже вас упаси сделать вывод, что я склонна. Повторяю: я не алкоголичка.

— Никак нет, — ответил полковник, доставая из стола заранееприготовленный, стоящий на блюдечке стакан, рискованно наполненный до самыхкраев, — ни в коем случае я так не думаю, потому что точно знаю: вы равнодушнык спиртному.

Его заявление меня ошеломило.

— Вы точно знаете, что я равнодушна к спиртному? —переспросила я.

Он кивнул:

— Точно.

— А вот я, видимо, об этом знаю не всегда, иначе не пила бывчера так много, — со вздохом ответила я и залпом осушила стакан. — Или вашисведения устарели, — добавила я, вытирая губы. — С тех пор успелапристраститься. Вот что вам скажу: еще пару таких новоселий, и я конченныйалкоголик.