Скандинавия глазами разведчика - Борис Григорьев Страница 3

Телефон начинался с тех же трёх цифр 224, только последние четыре были другими, и ответил мне уже другой мужской голос. Голос предлагал вернуться к вопросу о трудоустройстве в КГБ при тех же медицинских противопоказаниях к работе, обнаруженных месяцем раньше. Как так? А так, другое подразделение готово мириться с моей близорукостью, если я соглашусь работать в очках. Мне это показалось слегка обидным: «нормальное» подразделение от меня отказалось, а теперь меня хотят засунуть в какую-то дыру с дефективными очкариками. Человеку свойственно оглядываться иногда в своё прошлое, чтобы на расстоянии посмотреть на пройденный путь и попытаться мысленно отметить на нём основные вехи, рубежи, повороты, препятствия, которые в конечном итоге и образуют скелет нашей судьбы. Странно, но о существовании некоторых из них мы не подозреваем очень долго: то ли потому, что до сорока мы так торопимся жить, что не успеваем даже остановиться, то ли потому, что они прячутся от нас в придорожной пыли и потом явственно возникают на наших глазах, как только уляжется пыль; а чаще всего потому, что и на склоне своих лет нам тоже некогда осмыслить прожитое.

Оказывается, что самые незначительные на первый взгляд обстоятельства могут сыграть судьбоносную роль. Следуя им бессознательно, мы даже и не подозреваем о том, что делаем решающий выбор в нашей жизни.

Главный вектор в моей судьбе был задан учительницей немецкого языка Марией Васильевной Сигаевой. Я тогда перешёл в десятый класс сельской школы и вовсю готовился к поступлению в военно-морское училище. Жизнь свою без моря я не представлял, хотя морскую воду видел только в кино и на картинках. Плавать же хотел непременно на военных кораблях.

И случись же к этому времени беспрецедентное сокращение армии и флота, затеянное Главным Волюнтаристом страны! Помните тысячи и тысячи высококвалифицированных офицеров, в одночасье уволенных из вооружённых сил для того, чтобы мирно трудиться на колхозных свинофермах или выращивать в Ярославской области кукурузу? Такая перспектива, признаться, мне мало улыбалась. С романтикой трудовых сельских будней был хорошо знаком с детства и твёрдо знал, что если хочу чего-то достигнуть в жизни, то из деревни надо бежать.

В это время наша «немка» вернулась из Москвы, где она находилась на летних курсах повышения квалификации, и в самых восторженных тонах стала рассказывать о прелестях обучения в инязе.

— Боря, язык тебе даётся легко. Сам бог велел поступать тебе на переводческий факультет, — уговаривала меня Мария Васильевна.

Долго уговаривать меня не пришлось. Профессия переводчика показалась мне не менее романтичной, чем военного моряка.

Так при помощи головотяпства Никиты Сергеевича и по совету учительницы я в 1959 году поступил на переводческий факультет Первого Московского педагогического института иностранных языков имени Мориса Тореза, расположенного в доме 38, что на Метростроевской улице (ныне Остоженка).

Через четыре года Вершитель Судеб спустил ещё одну важную для меня подсказку на землю, шепнув на ухо то ли самому Александру Сергеевичу Шейгаму, то ли его начальству, чтобы он, этот эпикуреец и жизнелюб, пожертвовал своим свободным временем и организовал для желающих факультативный курс шведского языка. Александр Сергеевич, преподаватель кафедры немецкого языка переводческого факультета, нашёл возможным принести на алтарь всеобуча жертву и известил об этом в объявлении, вывешенном на доске деканата.

Набралось нас несколько человек, жаждущих познать на базе немецкого языка один из скандинавских диалектов. Прозанимались мы с Александром Сергеевичем не долго — кажется, и у него не хватило на нас терпения, и энтузиастов через пару недель поубавилось. Но для меня и того было достаточно, чтобы пуститься в самостоятельное увлекательное путешествие в непознанный мир Швеции.

Когда мне после окончания иняза предложили работу в разведке КГБ, мои знания шведского языка были достаточно высоко оценены тестирующим преподавателем, и в спецшколе КГБ № 101 я успешно продолжил изучение шведского языка с несравненной Надеждой Афанасьевной Лукашиной. Мы так с ней напряжённо и успешно занимались, что за один год нам удалось пройти весь курс и сдать экзамен за полные восемь семестров.

В конечном итоге я стал скандинавистом.

В течение тридцати с лишним лет я плыл по Варяжскому морю, не сворачивая никуда в сторону: четыре с половиной года проработал в Дании, столько же в Швеции, пятнадцать месяцев на Шпицбергене, съездил в краткосрочные командировки в Исландию и Норвегию, побывал в Финляндии. Мне повезло. Каждая из упомянутых командировок связана у меня только с приятными воспоминаниями, хотя не могу похвастаться, что всё было гладко и беспроблемно. Я набивал на лбу шишки, портил отношения с начальством, подрывал свои шансы на быструю карьеру, но всё в конечном итоге как-то обходилось, устаканивалось, устраивалось. Сейчас я довольно отчётливо вижу свои промахи и просчёты, но сознаю, что в те времена у меня не было шансов на то, чтобы их как-то избежать. Они были запрограммированы самим образом нашей жизни — непоседливым, (сум)бурным, безудержным началом, сидевшим в каждом из нас.

Наилучший возраст для определения своих способностей и призвания — шестьдесят лет. В этом возрасте уже точно знаешь, кем бы ты стал, если бы можно было начать всё сначала.

Не так жили и живут скандинавы. Они в хорошем смысле живут не только сегодняшним днём, как мы русские. Они живут мудро, размеренно, не спеша, в своё удовольствие и не наступая на ноги другим. Кто понял жизнь, спешить не будет. И за это я всех их — и датчан, и шведов, и норвежцев — где-то люблю, уважаю, по-хорошему им завидую. О своих впечатлениях от Скандинавских стран я и хотел бы поделиться с читателем. Пусть только меня простят уважаемые аборигены этих стран за то, что впечатления эти были добыты не в ходе праздной, туристической поездки, а в результате специальных разведывательных миссий. В известной мере они, эти впечатления, — побочный продукт моей основной профессиональной деятельности, которая в первую очередь предполагала широкое и по возможности глубокое знакомство с особенностями Дании или той же Швеции.

Итак, судьба сделала мне шикарный подарок, дав возможность на тридцать с лишним лет с головой окунуться в захватывающую работу в одном из важных и ответственных подразделений, рядом с порядочными и самоотверженными людьми, ставившими интересы страны выше собственных.

Кадровик сказал, что в соответствии с установленным порядком с будущим сотрудником должен познакомиться руководитель подразделения, в котором ему придётся работать. Мне выписали пропуск, и в первый раз я вошёл в 5-й подъезд здания КГБ и на лифте поднялся на шестой этаж. В приёмной кабинета начальника сидела секретарша и доложила о моём приходе. Начальник был занят, но скоро освободился. От него вышел какой-то сотрудник с папкой в руках, а потом пригласили войти меня.

Окна просторного кабинета выходили на площадь Дзержинского, и, когда я вошёл, начальник, заложа руки за спину, стоял у окна и смотрел вниз на увертюру из снующих по кругу машин и молчал. Молчал и я, остановившись у дверей. Наконец молчание кончилось, начальник управления Михаил Степанович Цымбал повернулся ко мне лицом и пригласил сесть за приставной столик, а сам устроился в кресле напротив. Это был невысокий дородный мужчина лет пятидесяти пяти, с непроницаемым лицом и вальяжными манерами. Он начал меня спрашивать, я что-то отвечал, потом он говорил о сложности и ответственности предстоящей работы, а я внимательно слушал. Если бы меня сразу после беседы спросили, о чём шла речь, я бы затруднился с ответом. Я даже не понял, в каком же подразделении мне придётся работать и чем заниматься. Спрашивать об этом было не принято.