Nevermore - Гарольд Шехтер Страница 3

В КОМНАТЕ СГУСТИЛОСЬ НАПРЯЖЕННОЕ МОЛЧАНИЕ, подобное моментам электрически заряженной тишины, отделяющей один раскат грома от другого. Хотя длилось оно недолго, я успел отчасти собраться с мыслями.

С тем фактом, что нависающая надо мной фигура доподлинно является прославленным полковником Крокеттом, я уже смирился. Кто бы другой, кроме этого персонажа, мог до такой степени оскорбиться критикой опубликованного им мемуара (надо сказать, абсолютно лишенного литературных достоинств или интересного сюжета)? Утомительный перечень подвигов Крокетта в качестве охотника, воина и провинциального оратора рисовал портрет автора — грубияна и недоучки, который превыше всего гордился истреблением четырех дюжин представителей вида Ursus americanus [3]за один месяц.

Явные недостатки этого произведения нисколько не умаляли его привлекательности в глазах широкой и вульгарной публики. Во всех книжных лавках страны можно было обнаружить множество экземпляров книги Крокетта, в то время как бесценные шедевры пребывали во тьме забвения. Подобная несправедливость терзает сердце каждого писателя, вынужденного следовать своему высокому призванию по суровому пути материальных трудностей.

Спешу заметить, что хотя и собственное мое положение было крайне тяжким, личные сантименты ни в коей мере не окрашивали моих суждений. Мои обзоры соответствовали самым строгим требованиям, и к ним отнюдь не примешивалась зависть, коей мог бы поддаться менее объективный критик.

А в данный момент мой гнев был вызван не столько незаслуженным успехом книги Крокетта, сколько издевательской ремаркой, только что отпущенной самим автором. Он сравнил меня, по крайней мере, намеком, с заурядным насекомоядным, с «ползучим кротиком», как он своеобразно выразился. Я догадывался, что то была довольно забавная игра слов, хотя и не мог судить, случайная эта оговорка или же злонамеренный каламбур.

Выпрямившись на стуле, я в упор встретил дерзкий взгляд Крокетта.

— Вижу, полковник Крокетт, вас удручает высказанная мною невысокая оценка вашего автобиографического повествования, — заговорил я. — Полагаю, такова естественная реакция всякого автора, чьи усилия не стяжали признания со стороны лиц, облеченных правом судить. Если вы посетили меня с целью уяснить эстетические принципы, на которых основано мое суждение, я рад буду служить вам. — Я выдержал краткую паузу, чтобы подчеркнуть эту мысль. — Но со своей стороны я должен прежде всего потребовать от вас объяснений непозволительного отзыва обо мне как о кротике, то есть о существе, отвратительном на вид и к тому же полуслепом! Полагаю, вы имели в виду сказать «критик»?

Гость наморщил лоб, явно озадаченный моими словами.

Когда я закончил, он вытянул губы, имитируя беззвучный свист.

— Что меня повесили, если у вас прямо изо рта не выходит златообрезанная, вручную отделанная, по семь долларов экземпляр Декларация Независимости, — заявил он. — Вас послушаешь, так мозги высохнут, как вчерашнее белье на ве-веревке. Что до меня, может, я каких ваших высоколобых слов и не знаю, но всегда отвечаю за свои. Можете именовать себя критиком, коли вам угодно, а по мне, вы и вам подобные — попросту скопище кротов-паразитов, бесполезных маленьких критиков, которым только и есть дело, что копаться под ногами и досаждать добрым людям.

Оскорбление, и без того нестерпимое, сделалось еще хлеще, когда толпа юных приверженцев Крокетта приветствовала его буйным хохотом. Грудь моя воспламенилась негодованием. Я поднялся со стула, сделал шаг вперед, обойдя письменный стол, и остановился прямо перед наглым жителем границы. Стоя вплотную к нему, я вновь был поражен исходившей от него аурой грубой физической силы. Он источал этот запах, как более утонченные люди — аромат кельнской воды. Выпрямившись во весь рост, я обратился к нему так:

— Возможно, обстановка, в коей вы застали меня ныне, создает ложное впечатление обо мне как о натуре чуждой мужественных забав. В таком случае вы грубо ошиблись. Я — гордый потомок рода, привыкшего к воинской службе. Сам маркиз де Лафайет [4]публично воздавал хвалу героическим подвигам, совершенным моим дедом, генералом Дэвидом По, [5]во имя американской свободы. Что до меня самого, в архивах армии Соединенных Штатов и военной академии Уэст-Пойнта имеются красноречивые доказательства моей доблести. И хотя воинственный задор несколько чужд моему темпераменту, я не уклонюсь от боя, когда задета моя честь, и могу повторить вслед за Стратфордским Лебедем и его меланхолическим принцем: «Я не горяч, но я предупреждаю: отчаянное что-то есть во мне». [6]

Эта речь произвела потрясающий эффект на Крокетта: пока я говорил, глаза его подернулись тусклой пленкой, словно сам натиск моего красноречии лишил его сил. С минуту он тупо глядел на меня, разинув рот. Потом встряхнулся и ответил:

— Про стратского лебедя не знаю, что за птица, и с механическими принцами и принцессами не имею чести знаться. Но вот что я знаю, Крот! Какой-то тип прочел эту статью и послал ее мне. Тот, кто это сделал, оказался желтопузым и имени своего не приписал, но, впрочем, я кое-чего смекаю…

Может, ты тут в своем курятнике и не слыхал, но у меня нынче в правительстве набралась целая шайка неприятелей, которые только и думают, как бы меня дураком выставить. Сам Великий Вождь хлопочет, чтобы меня не выбрали на второй срок, потому как не может держать меня на поводке, сколько б ни старался. Дэви Крокетт сам себе хозяин, я не стану служить по свистку Энди Джексона, [7]да и любого другого, кто бы ни лез в господа… Эта твоя статья — как раз тот порох и свинец, которыми враги мои постараются меня ухлопать.