Схолариум - Клаудия Грос Страница 3

Домициан засмеялся:

— Ну, насколько я слышал, у тебя светлая голова. Что ты хочешь изучать? Юриспруденцию?

Лаурьен покачал головой. Право? Нет, он хотел закончить просто артистический факультет. Освоить семь свободных искусств. Septem artes liberales [11]. «В этом есть привкус свободы», — сказал ему отец.

— Я бы только хотел доучиться до бакалавра, — пробормотал Лаурьен, понизив голос, как будто сказал что-то неприличное.

Домициан кивнул и встал. Повернулся к окну и уставился на обрушившуюся стену.

— Пропущенное тебе объяснит магистр, а вот что узнал здесь я, больше года проторчав на факультете как попавший в болото бык, это ты узнаешь прямо сейчас. Здесь всё делят и рвут на кусочки, разбирают на части и, если повезет, снова собирают в целое. Чаще всего не везет, и раскуроченное таковым и остается. Ты в курсе, что разделить и разобрать на части можно всё, даже такие вещи, которые существуют только как совокупность? Как будто некто отрывает от тебя руки и ноги, а потом говорит: это нога, это рука, а ты — человек понял, что я имею в виду?

Лаурьен все еще сидел на постели и не сводил глаз с висящего на стене плаща, символа его факультета.

— Ты меня понял?

Лаурьен весь сжался: нет, не понял, да и почему он должен это понимать, ведь он учился только в латинской школе.

Домициан испытующе посмотрел на него. И неожиданно сменил тему:

— Твое прибытие следует отпраздновать, я уже говорил об этом со своим отцом. Он снабдит тебя деньгами. А теперь одевайся. Уже hora vespera [12], сейчас ужин, а потом все идут на молебен в часовню Святого Бонифация. Мне нужно торопиться. На этой неделе я hebdomadarius [13], у меня постоянно куча каких-то дел, сейчас, например, я должен накормить щеглов и поставить свечку перед статуей Святой Девы.

За длинными столами молча ели. Овсяную кашу с миндалем и овощной паштет, к которому полагалась кружка пива. Во главе самого большого стола сидел Мариус де Сверте, старавшийся сдерживать свои нервические подергивания, что давалось ему явно с большим трудом. Рядом, низко склонившись над тарелкой, ел его помощник-надзиратель, жилистый рыжеволосый парень с острыми глазами и бездонным желудком. Ему полагалось следить за студентами. Как раз сейчас чтец читал отрывок из латинского трактата. Лаурьен украдкой осмотрелся. Справа от надзирателя он обнаружил темноволосого Зигера Ломбарди, одного из магистров, который тоже жил в схолариуме. «Еще совсем молодой, лет двадцать пять», — прикинул Лаурьен; Ломбарди приветливо поздоровался с ним у рефекториума, а потом отошел в сторону, препоручив все остальное карлику де Сверте. На этом скудные познания Лаурьена о собравшихся обитателях схолариума заканчивались. Служанки уже внесли тарелки и дымящиеся миски. После еды де Сверте поднялся и в честь Лаурьена в очередной раз перечислил все правила.

Согласно оным запрещалось производить шум днем или ночью, петь, входить в схолариум или выходить из него после закрытия ворот, неприлично вести себя с кухонной прислугой женского пола. Считалось недопустимым играть в карты и кости, недостойным мнилось бросать тень на школяров вообще и приводить в схолариум женщин…

Перечисление продолжалось довольно долго. С застывшим лицом Лаурьен сидел на жесткой скамье, низко опустив голову. Здесь позволялось спать, есть и учиться, больше ничего. Как и в его латинской школе.

После окончания мессы они должны торчать в своих спальнях. Но и там невозможно чувствовать себя свободным, как «успокоил» его Домициан, потому что приор и надзиратель бесшумно шныряют по коридорам, прикладывая ухо к каждой двери.

После вечерней службы де Сверте взмахом руки подозвал Домициана и поручил заскочить к магистру Касаллу за книгой. Домициан может взять с собой нового студента, добавил он, чтобы тот сразу же представился магистру. Но вернуться они должны не позже чем через час.

Город предоставил в распоряжение Касалла дом возле больницы Святого Андреаса, довольно близко от схолариума. Они шли быстро, как и велел приор, и добрались до залитого вечерним солнцем здания буквально за четверть часа. Потянули за шнурок от звонка. Никакого ответа. Внезапно кто-то закричал. Оба студента испуганно подняли глаза на закрытые окна, из-за которых через небольшие промежутки времени доносились крики и стоны.

— Это женщина, — прошептал Лаурьен, подойдя ближе к входной двери.

Домициан кивнул:

— Да, это его жена… жена магистра. Не обращай внимания, делай вид, что ничего не слышишь. Сейчас нам откроют, а мы как будто знать ничего не знаем.

И правда, дверь открылась. Служанка предложила студентам войти. Она провела их в кабинет магистра и попросила немножко подождать. После этого шмыгнула обратно на кухню. Лаурьен осмотрелся. На столе было свалено штук двадцать книг. Но сделать несколько шагов, чтобы прочитать названия, он не осмелился, стоял не шевелясь. Снова раздался крик.

Домициан подошел к столу и провел указательным пальцем по обложке:

— Это Цицерон. «De invention» [14]. А вон, видишь, — он показал на другую книгу, — «О логике» Боэция [15].

Лаурьен растерянно кивнул. Как только Домициан может делать вид, что ничего не слышит, что понятия не имеет об этих жалобных стонах наверху?! А ведь они доносятся как будто с небес! И вдруг стало тихо, а затем раздались шаги по лестнице над ними, и вскоре дверь открылась.

Перед ними стоял Касалл.

— А, господа студенты, вы пришли за «Оратором». А ты наверняка новенький. Лаурьен, если не ошибаюсь?

Лаурьен весь сжался. У Касалла было восковое лицо, распухшее и напоминающее маску. Кожа словно посыпана белой пудрой. Магистр пристально смотрел на Лаурьена своими черными глазами.

— Я буду преподавать тебе trivium: грамматику, риторику, диалектику.

Касалл отвернулся и принялся искать на столе «Оратора», наконец обнаружил его и с многозначительной улыбкой протянул Домициану:

— Глаз с нее не спускай. Обычно ее держат на цепи в библиотеке, как собаку на привязи, — он засмеялся, — а то, что приходится держать на цепи, как правило, таит в себе опасность, потому что умеет кусаться и наносит людям телесные повреждения. А теперь идите.