Приди, сладкая смерть - Вольф Хаас Страница 3

Если ты в наше время работаешь в службе спасения, значит, у тебя такая профессия, которая у людей считается уважаемой. Это тебе не ночной клуб содержать, где с моралью не все чисто, или, скажем, автосалон, когда говорят иной раз: от одного взгляда на цены в каталоге у моей колымоги коррозия начинается.

Спасение человеческой жизни считается прекрасным делом.

Но Бреннер знал и обратную сторону.

Все-таки он почти двадцать лет проработал в полиции, и тут уж, казалось бы, всякому полагается некий почет, ведь полицейский ради общества старается. Но нет, какое там, общество не очень-то жалует полицейских. Общество донимает их и дает такие прозвища, что об уважении и говорить не приходится. Не знаю, в чем тут дело, может, это от страха, что полиция может достать и арестовать само общество. И не дай тебе бог ненароком сказать менту дружеское слово — готово дело, получаем полицейское государство. Правда, Бреннер вовсе не по этой причине после девятнадцати лет работы в полиции вдруг послал все к черту. Между нами говоря, он и сам, поди, точно не знал из-за чего. Потому как тогда ему было сорок четыре, а это, понятное дело, такой возраст, когда человек с легкостью может поступить несколько необдуманно.

Потом он некоторое время работал детективом, а тут уж любому уважению конец. Вот тогда он вдруг понял, что как полицейскому ему жилось вовсе не так уж плохо. Быть полицейским, может, и не идеальный вариант, но вот детективом — это совсем никуда не годится. Случались дни, когда ему приходилось зарабатывать на жизнь такой мерзостью, о какой и заикнуться-то неприлично, ну, мягко говоря — копаться в грязном белье.

Фадингеру, своему коллеге, которого он случайно встретил полгода назад в Вене на Южном вокзале, Бреннер, конечно, все это рассказал. А тот ему рассказал, что уже десять лет как сменил угрозыск на банк крови. Работа спокойная, а премиальные больше, чем в полиции. И стоило только Фадингеру упомянуть, что в службе спасения как раз ищут водителя, как Бреннер сразу заинтересовался. К тому же он был не прочь переехать в Вену, потому как после ухода из полиции уже толком и не знал, где его дом.

Пока он работал в полиции, квартира у него была служебная, то есть с льготной оплатой и все такое. Но как только он ушел из полиции два с половиной года назад, то и квартира от него ушла, естественно. И с тех пор он и шатался, как цыган. То перепадет убийство с ночевкой, то мошенничество с отелем от фирмы.

Я бы не сказал, что такая ситуация его сильно угнетала. Наоборот, в ней были свои преимущества. Но к ставке в службе спасения тоже кое-что прикладывалось, скажем, служебная квартира в семьдесят квадратных метров.

В этом смысле главное здание службы спасения было удивительно сконструировано. Там был такой громадный внутренний двор, куда выходило тридцать гаражей, с мастерской и помещением для дежурных. В центре двора стоял шикарный стеклянный павильон, где была диспетчерская. А над гаражами — служебные квартиры для водителей. И ты в свободное время мог смотреть вниз, во двор, как там вкалывают твои коллеги.

Я думаю, основной причиной того, что Бреннер недолго думая поступил работать водителем в службу спасения, была именно квартира. А вовсе никакой не почет. Ведь если ты в наше время сорок семь лет прожил без почета и уважения, тогда тебе, попросту говоря, начхать на них и в оставшиеся годы.

Хотя вообще-то Бреннер рос еще в те времена, когда любили повторять: думай не только о пенсии, важна не только ссуда на строительство дома и страховка. Но еще всякие там высокие материи. Да, теперь-то над этим смеются, а тогда это было в головах у всех. Что-то вроде того, как сегодня у всех есть роликовые коньки или, к примеру, горный велосипед. Так и раньше у людей были свои заморочки.

И еще тут сыграло роль, что самого Бреннера в прошлом году спасла служба спасения. У него тогда мизинец был отрублен, про это еще в газетах большими буквами писали. Слава богу, пришили на место. Но еще чуть-чуть, и он бы истек кровью. В тот раз он едва успел соскочить с лопаты могильщика.

Это я к тому, чтоб разъяснить, как Бреннер оказался в форме спасателя и сидел теперь в дежурке. Он вяло пролистывал журнальчик, потому что тянулся один из тех ужасных дней, когда ну просто совсем ничего не происходит. Как будто во всем городе ни тебе инфаркта, ни несчастного случая, ровным счетом ничего. И сезон самоубийств у школьников еще не начинался, потому что аттестаты должны были выдавать только недель через пять.

И праздник на Дунайском острове тоже только через пару недель. Когда тебе приходится увозить половину Вены, то есть почти миллион человек, с алкогольным отравлением. Социалисты уже подумывают на свой праздник просто откачать Дунай и вместо него пустить бесплатное пиво, тогда можно было бы сэкономить на установке павильонов, просто подогнав народ к берегу, но, к сожалению, технически это пока неосуществимо.

Однако сегодня и намека не было на подобное развлечение. А в такие дни в службе спасения можно с ума сойти от тоски. Десять, двадцать мужиков торчат в дежурке и смертельно скучают.

— Надо же, как совпало, — сказал вдруг санитар Маркштайнер и ткнул пальцем в страницу иллюстрированного журнала «Ди Бунте», которую в этот момент как раз читал Бреннер. Бреннер сделал вид, что не замечает, что Маркштайнер говорит с ним. Тогда тот просто прибавил раза в два громкости:

— Посмотри-ка на часы, Бреннер!

— А что, ты сам так и не научился определять время? — сказал Бреннер и все-таки тут же посмотрел на часы, белые кухонные часы с черными стрелками, возраст которых явно перевалил уже за тридцать. И кому только пришло в голову повесить в суперсовременном офисе службы спасения эти старые кухонные часы, которые сейчас показывали ровно двенадцать.

— Двенадцать часов дня! — ликовал санитар Маркштайнер.

— И что?

— А ты как раз читаешь про Стефанию, принцессу Монако.

— Ну?

— А мать у ней играла в вестерне «Двенадцать пополудни»!

Ведь когда так вот торчишь в дежурке и ждешь срочного вызова, то сойдет любой повод, чтоб немного развеяться.

— Главную женскую роль, — вмешался в разговор Малыш Берти. Рост у него метр девяносто два, тощ как карандаш, но всю жизнь его звали «Малыш Берти».

— А что ей, мужскую, что ли, играть! — заткнул ему рот Маркштайнер и прекратил разговор так же внезапно, как навязал его Бреннеру. Потому что Малыш Берти был всего лишь жалким восьмитысячником, пешкой в акции министерства по созданию восьми тысяч рабочих мест. А профессиональный водитель не может допустить, чтобы в его разговоры встревал какой-то восьмитысячник.