Конец света в Бреслау - Марек Краевский Страница 3

— Моя дорогая, — спокойный голос через некоторое время. — Об этом ты наверняка знаешь лучше.

— Дядя Эби, что плохого в изучении литературы? — неугомонный тенор проходил в фальцет. — Пусть дядя объяснит моему отцу, что это нормально. Дядя лучше знает, сколько возвышенных моментов дает нам поэзия, которой мы наслаждаемся… Сам дядя изучал Горация и написал о нем статью на латыни… Наш латинист, ректор Пехотта, очень ценит это замечание дяди…

— Я думаю, — шипение газа из открываемой бутылки сопровождалось хриплым голосом, перегруженным от десятков вчерашних папирос, — что образование и профессия не всегда идут рука об руку, как видно на моем примере…

— Перестань, Эби, и говори по-человечески, — приглушенная отрыжка. — Ты оставил эти глупости, о которых сказал Эрвин, и выбрал работу полицейского. Скажи кратко: что лучше для мальчика — поэт или инженер-железнодорожник?

— Ну, скажи нам, — раскапризничался ребенок. — Мы все ждем решения этой интересной дилеммы.

— Инженер, — откушенное было громко проглочено.

Раст выскочил из двери, которую Эрвин чуть не разбил, выбежав из комнаты. Гимназист натянул на голову шапку, закутался в слегка тесноватое пальто и выбежал из дома.

— Вот десерт, уважаемые господа: силезский маковник. — Раст подавал пирог и кофе. Когда забирал нетронутые отбивные возле бюста Софи, он он заметил, что в ее руке сильно дрожит портсигар. Он глянул на Софи и понял, что это не конец неприятного обеда.

— Любопытно, я знаю своего мужа уже два года и сегодня впервые его не узнаю, — на щеках Софи появился легкий румянец. — Где твоя плебейская сила, Эберхард, которая заставляет преступников прятаться от тебя, которая однажды заставила меня сходить с ума от тебя? У тебя сегодня не хватило сил, чтобы защитить этого уязвимого мальчика? В доме высмеяли технократов, людей с кругозором, ограниченным цифрами, а здесь вы ставите машиниста над поэтом? Жаль, что ваш утонченный брат не видит тебя, когда читаешь Горация и переживаешь над «Страданиями молодого Вернера». Криминальный советник Мок засыпает в кресле, в безопасном кругу лампы, а на его круглом животе, раздувшемся от пива и рульки, падает школьное издание «Од» Горация; школьное со словарем, потому что этот выдающийся латинский стилист не помнит больше слов.

— Заткнись, — тихо сказал Эберхард Мок.

— Ты свинья! — Софи резко встала из-за стола.

Мок посмотрел меланхолично на свою жену, выбегающую из комнаты, а затем услышал стук ее туфель на лестнице. Закурил папиросу и улыбнулся Францу.

— Как же зовут этого учителя Эрвина? Может, он и правда педик?

Вроцлав, воскресенье 27 ноября 1927, полночь

Мок вышел пошатываясь из ресторана «Савой» на Тауэнцинплац. Выбежал за ним бой и подал ему шляпу, которую Мок не надел, позволяя мокрым снежным хлопьям оседать на влажных от пота волосах. Под окнами ресторана Сангера покачивался одинокий пьяница, который свои физиологические действия прерывал свистом на проезжающие машины. Свист боя, по-видимому, был более убедительным, потому что не прошло и минуты, а перед Моком остановилась старая и залатанная повозка. Пьяница двинулся к копытам, но Мок был ближе. Он бросил бою пятьдесят пфенигов и упал на сиденье, едва не раздавив какого-то хрупкого человека.

— Прошу прощения, уважаемый господин, вы так быстро сели, что я не успел сообщить вам, что у меня уже есть пассажир. Я фиакер Бомбош, а это моя дочь Розмари. Этот рейс последний, и мы сразу едем домой, — фиакер игриво подкрутил пышные усы. — Она такая маленькая, что уважаемому господину не будет тесновато. Он еще такой молод.…

Мок взглянул на треугольное лицо попутчика. Большие, наивные глаза, ток с вуалькой и пальтишко. Девушке могло быть восемнадцать лет, у нее были тонкие, синеватые от холода руки и дырявые, поношенные туфли. Все это Мок увидел в свете фонарей, стоящих вокруг Музея Древностей Силезии.

Розмари следила за большим зданием музея, перемещающимся по правой стороне улицы. Мок громко пересчитывал пабы на Зонненплац, Грюбшенерштрассе и на Редигерштрассе, а результаты своих подсчетов объявлял Розмари с искренней радостью.

Повозка остановилась на Редигерплац перед величественным особняком, где Мок вместе с женой Софи занимал пятикомнатную квартиру на втором этаже. Мок выбрался из повозки и вручил фиакеру первую смятую купюру, которую вытащил из кармана пальто.

— На сдачу купи туфли и перчатки своей дочери, — сказал он громко и, не услышав радостных благодарностей извозчика, широко расправил плечи, наклонил голову и направил ее в сторону дверей дома.

К счастью для головы Мока сторож особняка не спал и успел вовремя открыть двери. Мок обхватил его в изнеможении и, не торопясь, начал трудный подъем по лестнице, натыкаясь на Сциллу перил и Харибду стены, напуганный Цербером, который с воем и лаем кидался в преддверии Гадеса за какими-то закрытыми дверями. Мок, которого не сдержало даже пение сиреной служанки, которая пыталась снять с него пальто и шляпу, или дикая радость старого пса Аргоса, добрался до Итаки своей спальни, где ждала его верная Пенелопа в муслиновом халате и пантофлях на каблуках.

Мок улыбнулся задумчивой Софи, с головой на спинке шезлонга, стоящего рядом с раскладной кроватью. Софи слегка потянулась, и муслин халата плотно обтянул ее полные груди. Мок понял это однозначно и начал лихорадочно раздеваться. Когда он добрался до тесемок кальсон, Софи вздохнула:

— Где ты был?

— В закусочной.

— С кем?

— Я встретил двух коллег, тех, что были вчера — Эбнера и Домагаллу.

Софи встала и нырнула под одеяло. Немного удивленный Мок сделал то же самое и прижался плотно к спине жены. Не без усилий он просунул руку под ее подмышкой и жадно обхватил пальцами мягкую грудь.

— Знаю, ты хочешь извиниться. Знаю об этом прекрасно. Сохраняй гордыню, твердость и ничего не говори. Я прощаю тебя за поведение Франца. Я прощаю тебя за поздний приход. Хотел выпить, был расстроен, — она говорила монотонным голосом, глядя в зеркало трюмо, стоящего напротив кровати. — Ты сказал, что был с коллегами. Не врешь. Конечно, ты не был ни с одной женщиной, — она поднялась на локте и посмотрела в глаза своему отражению. — В таком состоянии ты бы не справился ни с одной женщиной. В последнее время ты не очень хорошо себя чувствуешь. Просто ты слаб в алькову.

— Теперь могу, я способен тебя оседлать. Ты будешь молить меня прекратить, — у Мока пылают щеки, одна рука дергает муслин, другая — хлопок кальсонов. — Сегодня наконец появится наш ребенок.

Софи повернулась к мужу и, прикоснувшись к губам его рта, молвила голосом заснувшего ребенка:

— Я ждала тебя вчера, ты был с коллегами, я ждала тебя сегодня, — ты тоже был с коллегами, ты хочешь потрахаться сейчас?

Мок любил, когда она была вульгарной. В волнении разорвал кальсоны. Софи прислонилась к спинке. Из-под ее ночной сорочки высовывались две стройные узкие стопы. Мок начал ее гладить и целовать. Софи сунула пальцы в густые волосы мужа и отвела его голову.