Дездемона умрёт в понедельник - Светлана Гончаренко Страница 29

— Вы хоть адрес свой «скорой» правильно сказали? — сварливо осведомился Самоваров. Он подумал: не приняли ли Юрочкин вызов за пьяную шутку, особенно если он и диспетчеру упомянул про жабу.

— Правильно, правильно! Там еще переспросили и адрес повторили — все верно. Вот ждем. Да сколько можно-то! Мертвый человек лежит!

— Ну, если мертвый, спешить им некуда. Вы хоть не ляпнули, что он мертвый?

— Я не помню, — захныкал Юрочка. — Но я просил побыстрее. Там же кровища! Он ведь вену перерезал!

В грязной, растрескавшейся ванне, точь-в-точь такой, как в Юрочкиной квартире (и квартира была такая же, донельзя обжитая, только о двух комнатах), сидел Лео Кыштымов, склонив на бок белое неподвижное лицо. Он был без ботинок и рубашки, но в брюках и носках. До его неприятно белой и худой груди плескалась кровавая, начавшая рыжеть вода. Его резаную руку обхватил сосредоточенный Яцкевич.

— Я вену держу. Жму. Надо жгут, ничего под рукой нету, а этот дурак убежал. Аж у самого пальцы свело, — пожаловался он.

— Молодец моряк, — одобрил Самоваров и только было взялся рвать и вить в жгут висевшую на колышке грязную тряпку, как в прихожей зазудел звонок. Юрочка спешно бросился открывать, валя по дороге какие-то гремучие предметы, ведра, что ли.

— Где больной? — раздался молодой голос.

— Он вроде мертвый, — возразил голос Юрочки, и еще что-то опрокинулось.

— Это я решу, мертвый он или больной, — самоуверенно заявил голос, — суицид не всегда кончается летальным… что у вас тут набросано?.. и если вовремя…

В ванную наконец пробрался молодой доктор в кожаном пальто поверх белого халата. Из ворота его рубашки торчала такая неимоверно тонкая шейка, что было страшно, когда он поворачивал голову слишком энергично. А это был энергичный молодой человек. Лет ему Самоваров дал бы шестнадцать с половиной, чего, разумеется, быть не могло, просто такой попался моложавый молодой человек, и солидность его повадок тоже была шестнадцатилетняя. За доктором втиснулась и заполнила остатки пространства ванной толстая медсестра.

— Посторонних прошу выйти, — строго потребовал юный доктор. Самоваров двинулся вдоль запятнанной ржавчиной, колючей стены, но, минуя медсестру, застрял.

— Проходите, проходите, — поторопила она, поколыхав могучим торсом, что, по ее мнению, должно было облегчить прохождение Самоварова. Он набрал воздуху, втянул набитый кучумовскими угощеньями живот и с усилием вырвался наружу. «Вот это, наверное, и ощущают те, кого душат подушками», — подумал он (подушкой сам он обещал удушить Кульковского!), расправился и в отместку бросил в ванную:

— Что ехали-то так долго?

— Бензину не было, — беспечно ответила медсестра. Доктор присел у ванны, рядом со скрюченным Яцкевичем. Самоварову мало что было видно из-за шерстяной спины медсестры (она тоже прибыла в пальто).

— Живой он! — радостно, непритворным школьным голосом взвизгнул доктор. — Быстренько сейчас в стационар!

Самоваров вбежал в комнату. Там недавно еще проходило привычное пиршество при участии неизменного хана Кучума и пирожков с ливером. Онстащил с кровати одеяло. Бедный актер, оказалось, почивал без постельного белья, зато одеяло у него было из хороших, чуть ли не верблюжье, только свалявшееся и грязное. Когда Самоваров с этим одеялом, предусмотрительно распростертым, вышел навстречу процессии, которая тащила мокрого, окровавленного рыжей водицей Лео, он заслужил одобрительный взгляд молодого доктора. Самоваров принял Лео в одеяло. Он оказался страшно длинным и тяжелым.

— Кто с ним поедет? — спросил доктор.

— Яцкевич, — ответил Самоваров, чтоб бедные друзья Кыштымова, совершенно одурелые и потрясенные, хоть на такие вопросы не тратили остатки рассудка. Моряк из Пальмáса показался Самоварову более надежным.

Лео снесли в машину, и Юрочка с Самоваровым вернулись в квартиру. Уксусов вопросительно глянул на Самоварова:

— А это, наверное, можно и…

Он кивнул на бурую жижу в ванне. Теперь, без Лео, воды оказалось не так уж много.

— Конечно. Спускайте.

Юрочка с брезгливым ужасом сунул руку в страшную жидкость и еле выдернул тряпку, заменявшую Лео пробку. Моментально трубу отозвались зловещим всхлипом, и завертелась прядями струй привычная ванная воронка. Смотреть на нее было неприятно. Обоим — и Самоварову, и Юрочке — сразу вспомнилась кыштымовская жаба-оборотень. Попыталась-таки высосать она у Лео жизнь и заглатывает теперь с бульканьем его разбавленную коричневую кровь.

— Глядите-ка! — вдруг вскрикнул Уксусов. — Записка?

Клочок бумаги торчал из-под детской ванны, оставленной лет десять назад давно забытыми постояльцами. Ванночка висела в головах умиравшего Кыштымова, и он вполне мог дотянуться до нее своей длинной рукой.

Самоваров взял записку. Это был неровно оборванный кусок серой бумаги со следами сгибов — наверное, в нее заворачивали мыло. Было на бумажке всего два слова — коротких, криво разъехавшихся, расплывшихся. Чем Лео писал? Ага, вот: зубная щетка лежит на краю ванны. Лео писал обратным концом зубной щетки — и (о ужас! Юрочка задрожал, когда тоже это сообразил) кровью!

А слова были такие: «Прости, Таня!»

— Прости, Таня, — прочитал и Уксусов. — Что же это такое? Что же это значит?

— Самоубийцы обычно оставляют записки, — пояснил Самоваров, присев на край ванны. — Они либо просят никого не винить, либо, напротив, кого-то винят…

— Но здесь совсем не то! — закричал Юрочка. — Тани-то нет. Чего же он извиняется перед ней? Как это? Как?

Записка ходуном ходила в Юрочкиных руках. Самоваров спокойно отобрал ее и сунул в карман.

— Отдайте! Отдайте! — впился вдруг Юрочка обеими руками в Самоварова. — Я понял! Все понял: это он! Это он ее! За что же еще просить прощения? Совесть замучила, и он… Это же ясно! Помните, что я вам говорил, когда мы у вас выпивали?

— Помню. Главное, выпивать вашей компании следует поменьше и пореже.

Юрочка не слушал его. Он носился по коротенькому коридорчику, опрокидывая и вновь ставя на место табуретку, и останавливался только для того, чтоб постучать кулаком по боку платяного шкафа, который отзывался на удары глухим эхом пустого нутра.

— Это он, он, этот мерзавец, этот извращенец! Это он!.. Он в туалете на пляже подглядывал! — вопил Юрочка. — А я? Я с ним водился! Пил с ним! Каждый день виделся и не догадывался. Нет, хуже: догадывался (я же вам говорил!) и все равно пил! Подлец я! Я с ним пил, а он пошел и убил ее!

Юрочка перестал бегать и бурно разрыдался, уткнувшись в дверцу многотерпеливого шкафа. Вид женских слез был Самоварову невыносим — и потому только, что до знакомства с Юрочкой он мало сталкивался со слезами мужскими. Это зрелище оказалось много хуже и неэстетичнее. Он послушал немного громкие всхлипы и посмаркивания Уксусова и не выдержал — подошел и изо всех сил потряс Юрочку за плечи: