Тигриные глаза - Ширли Конран Страница 29

Освоившись в Лондоне, Плам нашла удручающим все то, что происходило на художественном поприще. Она наивно полагала, что в столице в ее жизни все станет на свои места Наконец-то она будет работать как сумасшедшая весь день, а ночами, за кофе и пивом «Эббот», спорить с бородатыми людьми в черных свитерах о законах искусства и о том, как они станут влиять на общество своим творчеством.

Как бы не так! В мире живописи шла ожесточенная конкурентная борьба, и атмосфера здесь была крайне циничной. Доступ к рынку открывался только питомцам Королевского колледжа и училищ Королевской академии. Лишь их работы доходили до потенциальных покупателей. Всем остальным британским выпускникам, не имеющим высоких связей, оставалось только гадать, перепадут ли им когда-нибудь крохи успеха.

Собираясь на чердаке у Плам, три провинциалки обсуждали свою жизнь и все больше опасались, что никакие радужные перспективы их не ждут. Чтобы пробиться в картинные галереи, нужна была рекомендация, а не талант художника. Владельцы галерей и властелины мира живописи даже не глядели работы молодых художников, если их не рекомендовал какой-нибудь влиятельный покровитель. Тот самый безысходный случай, когда человека не берут на работу по причине отсутствия у него опыта, который ему было неоткуда взять.

Недоучившейся провинциалке, пусть и завоевавшей в Портсмуте премию, Плам не приходилось надеяться на просмотр своих работ. К тому же большинство их сгорело вместе с сараем. Как и подруги, Плам быстро осознала, что женщину к успеху могут привести только два пути. Первый — вечно ходить в заляпанном красками комбинезоне и прозябать на задворках до тех пор — может, лет до тридцати пяти, — пока тебя начнут воспринимать всерьез. Был еще путь: спать со всеми подряд наставниками, влиятельными чиновниками, владельцами галерей и с любыми мало-мальски заметными художниками, кроме, разумеется, «голубых» или тех, кого, как и их несчастных жен, ужасала сама мысль об этом. Впрочем, этот путь, хоть и мог привести к появлению упоминаний о тебе в некоторых каталогах, продвигал картины не дальше провинциальных галерей при художественных мастерских.

Оказавшись в списках, ты получаешь приглашения на открытия галерей и уже можешь начать играть в салонные игры. Ты не пропускаешь ни одной презентации, мозолишь глаза на выставках и учишься узнавать журналистов, которые, может быть, в конце концов станут узнавать тебя, слегка кивая тебе издали. Твоя цель — стать узнаваемой (твои работы никого особенно не интересуют), надо, чтобы тебя всюду видели и примелькалось твое лицо. Ты участвуешь также во всех конкурсах, и, если победишь в каком-нибудь, кивки журналистов становятся более определенными.

Лулу из своего «Раунд-Хаус» названивала во все без исключения галереи и, представляясь своей собственной секретаршей, быстро добилась того, что ее вносили в списки приглашенных. По вечерам она «внедрялась» в художественную среду, а в свободное время осваивала машинопись, чтобы получить работу и больше не сидеть на одной брюкве.

Вначале у Лулу все шло по намеченному плану. На презентациях в картинных галереях лилось бесплатное вино и подавалось дармовое угощение, что было как нельзя кстати для нее. Здесь она завязывала полезные знакомства. Плам везло меньше. Она слишком уставала, чтобы испытывать разочарование от своей лондонской жизни. У нее вообще не было свободного времени. Правда, по субботам с утра с детьми сидела Дженни, а вторую половину каждого второго субботнего дня они были на попечении Лулу, но это давало Плам возможность лишь купить продукты и забежать в прачечную.

Дело об их разводе с Джимом хоть и со скрипом, но все же продвигалось вперед. Джим приезжал из Портсмута каждую субботу и гулял с детьми. Обычно Плам заранее знала о его приезде, так же как о визите своей матери. И она всегда встречала их в прибранной квартире, где не было чужих детей, а в воздухе стоял аромат разогреваемых булочек с корицей, которые приносила соседка, работавшая в булочной.

Но как-то перед самым Рождеством миссис Филлипс нагрянула совсем неожиданно. Возможно, она сделала это намеренно.

Маленькая дочка булочницы объелась шоколадом, и ее только что стошнило, два других малыша таскали друг друга за волосы. Двухлетний Макс примкнул к одной из сторон. Неудивительно, что Плам не услышала звонка в дверь. Мать села на неубранную кровать и разразилась слезами. Сквозь рыдания Плам слышала:

— Никогда не ожидала, что мой ребенок… в такой грязи… с этими бедными детишками… моими внучатами… Мы знали, что у тебя способности… когда ты вырезала ту шотландскую собачку… и получила тот приз… У меня никогда не было возможности… я сразу после школы и на трикотажную фабрику… У Джима был шанс, почему же должна ты?.. Шейла, если ты совсем не можешь без своей живописи, я возьму к себе детишек, ведь иначе все плохо кончится и для них, и для тебя… Ты могла бы приезжать в Портсмут в пятницу вечером, а в понедельник утром возвращаться в Лондон… и я бы хоть немного подкормила тебя.

Плам со смятением в душе согласилась. Пусть пройдет два года, если за это время ей не удастся устроить свою жизнь в Лондоне, тогда придется взглянуть правде в глаза и подыскать работу в Портсмуте, возможно, секретаршей. В порыве благодарности она обняла мать.

— Я никогда не забуду этого, мама! Ты чудо!

— Нет, я просто мать.

Джим был доволен, что теперь будет чаще видеть своих сыновей. Он вновь стал значительной фигурой в Портсмуте и жил по-холостяцки с двумя другими преподавателями колледжа. Они пили пиво прямо из банок и спали чуть ли не на голом полу. О Плам он говорил своим компаньонам со злостью:

— Она не выплывет. У нее нет таланта. Та премия была просто случайностью. Она может добиться чего-нибудь, только работая на спине. Да и в этом она не слишком сильна.

Впервые в жизни Плам была предоставлена самой себе, никто не требовал ее заботы, никто не указывал, что ей делать. В тот день, когда она вернулась из Портсмута без сыновей, она, не заходя домой, отправилась в Национальную галерею и несколько часов провела там, испытывая необыкновенный подъем от ощущения свободы и эстетического наслаждения. Это опьянение не покидало ее до тех пор, пока не пришло время ложиться спать. Уже в постели она почувствовала какое-то смутное беспокойство, которое медленно нарастало в ней и превратилось в самый настоящий страх. Она была теперь свободна и могла иметь то, что хотела. Но сейчас единственное, чего она хотела, чтобы рядом были ее дети. На нее навалилась тоска одиночества.

Не выдержав, она встала, оделась и дошла до паба в конце улицы, где был телефон-автомат.

Услышав голос Дженни, она немного успокоилась.

— Плам, никого еще не миновало чувство одиночества… Прошла неделя, и Плам поняла, что это не что иное, как плата за свободу, ее оборотная сторона. И, как многие, она научилась избавляться от смущения отчужденности, погружавшего ее во тьму. Обычно хватало телефонного разговора с Лулу, которая во всем видела необычайное приключение, или звонка Дженни, которая терпеливо успокаивала ее и говорила, что чувство одиночества — это необходимое условие перехода к новому образу жизни и оно скоро пройдет.