Акварель для Матадора - Вячеслав Курицын Страница 29

Барановский не одобрял своего поступка, но знал, что если через двое, максимум через трое суток дело об Акварели не сдвинется с мёртвой точки, то полетит не только его голова.

Лабораторное производство Акварели вот-вот превратится в настоящую индустрию. Акварель разольётся по стране. Героиновые реки с заросшими мухоморами берегами.

Силовое Министерство не просто одержит оглушительную победу над ФСБ, но и запросто может его сожрать. Генерал Анисимов давно тянул лапу к лубянскому бюджету и самой Лубянской площади.

Генералу Барановскому нужен был немедленный результат. Генерал Барановский знал один надёжный способ достичь немедленного результата: сильно разозлить майора ФСБ Глеба Малинина.

И он его разозлил.

Генерал снова выглянул в окно и отпрянул: ему показалось, что истукан Дзержинского, снесённый с Лубянской площади революционным народом, снова возвышается на своём постаменте…

Генерал отошёл к столу, выпил стакан воды.

Вернулся к окну: призрака истукана не было, зато над площадью парил самый настоящий ястреб.

Генерал сделал глубокий вдох через ноздри, ощущая, как увеличивается в размере грудная клетка. На выдохе ему стало существенно лучше.

Сел за стол. Перед сном он решил ещё раз задуматься над своим пасьянсом.

Как всегда, по алфавиту.

«А». Арина.

Арина не успела ничего понять. Кроме того, что следует подчиниться человеку в тёмных очках с неприметным, ничего не выражающим лицом, который сказал ей быстро и чётко:

— Садитесь в машину. Если вы будете задавать вопросы, я вас усыплю. Если вы будете сопротивляться, вы можете пострадать. Если вы будете меня слушать, я обещаю, что всё закончится благополучно…

Арина не успела ничего понять, как уже сидела в зелёном БМВ.

Впрочем, она успела понять, что это НЕ ТОТ зелёный БМВ. У того были затемнённые стёкла, а у этого стёкла простые, с тёмными занавесочками.

— Куда мы едем? — задала Арина вопрос, который задавали в такой ситуации сотни и тысячи пленников.

Иногда их увозили на пароходах и самолётах, тогда они спрашивали: «Куда мы плывём?» или «Куда мы летим?»

— В безопасное место, — сказал вполоборота человек с неприметным лицом с переднего сидения. — Вы можете не беспокоиться за свою жизнь и здоровье. Больше я вам ничего сказать не могу и на ваши вопросы отвечать не уполномочен.

Неприметный отвернулся. Рядом с Ариной на заднем сидении сидел огромный кавказец в футболке: его волосатую ручищу Арина не обхватила бы двумя своими. Громила смотрел куда-то в потолок, иногда бросая на Арину короткие взгляды.

«У тебя есть табак?» — спрашивала татуировка на волосатой руке.

Довольно скоро машина остановилась. Невзрачный вышел и открыл дверь перед Ариной. Они очутились в огромном пустынном подвале, посреди которого возвышались привязанные друг к другу зелёная и оранжевая жестяные бочки.

Невзрачный повёл Арину за собой. Скоро они вошли в лифт, в котором не было кнопок. Дверь закрылась сама. Прямо напротив выхода из лифта оказалась комната, где Арину оставили одну.

Арина осмотрелась. За спиной — дверь с глазком и форточкой. Застеленная кровать. Столик с фруктами, как и полагается в приключенческих книжках. Арина тут же захрумкала яблоком, лишь мельком подумав, что оно может быть отравлено.

Книжная полка: несколько томов Агаты Кристи, несколько томов Достоевского, «Три мушкетёра», «Сказки для Идиотов». Колода карт. Окна нет. Есть большое зеркало. Есть ещё одна дверь. За дверью — туалет и душ.

Арина стукнула в форточку.

— Эй, — сказала Арина, — в ванной нет гигиенических прокладок.

Арина взяла ещё одно яблоко, «Трёх мушкетёров» и легла на кровать.

Про Ёжикова сказали, что его «замели в „Арматуре"». Надолго ли его замели и появится ли он здесь, когда его разметут обратно, Пуся не знал.

Первые дни он перенёс на удивление спокойно. Он ждал, что ломка начнётся сразу. Так не случилось. Мелкие судороги стягивали мышцы в болезненные жгуты, слезились глаза. Но глаза можно было закрыть, к боли привыкнуть.

Беда пришла ночью. Пуся проснулся от сильного удушья. В горле стоял огромный ком стекловаты.

Шторы на окнах, ваза на шкафу приобрели угрожающие очертания. От штор и от вазы к Пусиному горлу тянулись злоумышленные тени.

Он перестал спать, лишь изредка впадая в серое болезненное забытьё. Предметы в комнате вдруг стали кривляться и передразнивать Пусю. Он пытался грозить им кулаком, но острая боль пронзила руку от плеча к ладони, и рука упала, как плеть.

Хлынули глюки. Коровы бродили по лугу со снятой кожей и протяжно мычали, когда слепни садились на них и терзали обнажённую плоть. Одна корова была размечена по сортам мяса, как это было в детстве на картинке в магазине «Мясо-рыба-колбаса». Прямо по мясу были выжжены грубым железным клеймом римские цифры — от одного до тринадцати.

На перекрестье двух палок цифры X копошилось сразу четыре слепня. Они вырыли здесь уже настоящую яму, из которой беспрестанно сочилось сгущённое молоко вперемешку с кошачьей кровью.

Корова беспрестанно срала, и на её лепёшках мгновенно вырастали яркие огромные мухоморы.

С пыльного абажура ссыпались бледные бабочки, облепили, защекотали лапками Пусино лицо и упрямо тыкались маленькими головками в Пусины веки. Стоило Пусе приокрыть веки, как они дружно кинулись выедать радужную оболочку.

Мёртвый младенец в голубеньком комбинезоне вдруг прополз по потолку, из угла в угол, наискосок.

Пуся узнал младенца. Это была дочь какой-то беспутной бабы, у которой он в шальной компании как-то торчал в Астрахани две недели. У них тогда был большой мешок героина, величиной с кулак. Имени бабы Пуся не помнил. Помнил только, как он однажды, ввалившись в сортир, обнаружил её сидящей на унитазе, и она, призывно шлёпнув обветренными губами, сделала ему виртуозный минет. Ребёнок тогда всё время ползал по полу, путался под ногами, а потом выполз на балкон и замёрз там насмерть: тогда поднялся шухер в девять баллов, и Пуся оттуда свалил.

Пуся ринулся под подушку, под одеяло, чтобы не видеть, как задорно перебирает трупик фиолетовыми ручками-ножками. Но та же самая картинка отчётливо всплыла на обратной стороне век. Тогда Пуся стал запихивать подушку себе в рот, чтобы заткнуть собственный крик. И наконец отрубился.

Проснулся он в неожиданно приподнятом настроении, чувствуя, что должен встать и идти. Ноздри его колыхнулись, как паруса. Пуся понял, что в квартире есть наркотик.

Только в третьем часу ночи Зайцев избавился от Гаева: отмечали успешную премьеру «Тошнотворного шоу».

— Ну, выпей, не ломайся. В тебе же уже ничего нет. Не ломайся — расслабляйся, — наезжал пьяный Гаев на несчастного Володю Потапова. Но тот так выразительно рыгнул, что Гаев, вспомнив подробности шоу, быстро отстал. А скоро отвалился в угол и захрапел. Козлов повёз его домой.