Зло вчерашнего дня - Нина Стожкова Страница 29

— Покажите деньги, — неожиданно потребовал таможенник на ломаном русском.

— Зачем? — опешила Катерина.

— Мы должны видеть, что они у вас есть, — загадочно потребовал офицер.

Катерина вытащила помятую наличность, тайно снятую с «учебного» счета. Кредитку она оставила дома, на случай, если мама спохватится. Месье таможенник, брезгливо морщась и подозрительно поглядывая на красивую туристку из России (мол, знаем-знаем, все вы приезжаете из Восточной Европы французских женихов искать), пересчитал Катины еврики. Тут же подскочила мадам таможенница, весь облик которой намекал на то, что она не только офицер, но и француженка, черт побери! Дама была в кокетливой синей форме с изящным сине-бело-красным платочком на шее, источавшим легкий аромат «родных» французских духов. На поводке сержант держала рыжего кокер-спаниеля. Четвероногий служака, судя по его надменному и слегка сонному виду, был рангом никак не меньше майора.

Пес-офицер без энтузиазма обнюхал Катеринин багаж и выразительно взглянул на коллегу. Мол, здесь нам, капрал, ловить нечего. Напрасно нас с тобой от телика оторвали. У этой пигалицы ничего достойного внимания в сумке нет. И денег, как нам мигнул месье офицер, тоже немного. Студенточка, наверное, французский едет учить. И, само собой, женихов-французов ловить. Почему-то человеческие особи женского рода без ума от этих коротконогих и щупленьких самцов с длинными носами… И таможенница, прочитав все эти мысли во взгляде четвероногого «коллеги», нетерпеливо кивнула Кате.

Очередная туристка из страшноватой и загадочной для французов России шагнула на землю Франции.

Лина загорала в шезлонге на полянке за домом и лениво думала о том, что скоро снова придется покинуть замкнутый уютный мир, давно ставший родным. И ради чего? В городе ее никто не ждет — разве что проблемы и неприятности. Один Иван Михайлович чего стоит! Боже, если бы знать заранее, что в детском шоу-бизнесе интриг не меньше, чем в обманчиво-мишурном мире попсы! Ни за что не согласилась бы работать в «Утятах»…

Взять хотя бы недавний случай, один из десятков похожих. Педагог-хореограф Мария Степановна сцепилась на городском празднике со «Спокушками». Проблема, если честно, выеденного яйца не стоила: кому раньше выходить на сцену. Хрюша и Каркуша, полные мрачноватые дамы средних лет, напирали на то, что у них через час спектакль в театре. Но и Мария Степановна была не промах. Она прекрасно понимала, что после всеобщих телевизионных любимцев «Утятам» выходить на сцену бессмысленно, никто на них и смотреть не станет. Потому упрямо гнула свою линию, всем телом оттесняя боевых кукловодиц от сцены. Наверное, со стороны это выглядело забавным: одна худенькая, но хорошо тренированная учительница танцев тактически грамотно теснила — то наскакивая, то отступая — гораздо более крупных, но неважно владеющих своими телами дам, пока те, почувствовав бесперспективность дальнейших толканий и шипений, не сдались и не отступили за «линию фронта», то бишь за сцену.

Лине тогда стало грустно.

«Боже мой! — подумала она. — Неужели вся жизнь пройдет в закулисных интригах на детских утренниках? Как говорится, два притопа, три прихлопа. Вот и все искусство».

Но едва выскочили на сцену ее «утята», такие смешные, такие маленькие, такие талантливые, Лина почувствовала, как у нее защипало в носу. Ради этих минут, наверное, она и задержалась на несколько лет в детской студии, где из последних сил терпела самодурство Ивана Михайловича, интриги педагогинь, происки дам из конкурирующих коллективов, а главное, мирилась с унизительной зарплатой.

Хорошо хоть у нее появилось увлечение, помогавшее жить. Лина все чаще чувствовала потребность рассказывать истории, накопившиеся за годы жизни в душе и в памяти. Почему-то подобные мысли обычно посещали ее в московском метро.

Лина каждый день ездила на работу в метро, отгородившись от мрачной темной толпы детективом в мягкой обложке. Ей казалось, что только так она может защитить свое внутреннее пространство от вторжения десятков посторонних мыслей, дыханий, вздохов и невидимых слез. Порой она поднимала глаза, чтобы не проехать нужную станцию, и тогда встречалась с отсутствующим взглядом какой-нибудь женщины напротив. И хоть каждый раз пассажирки были разными, их взгляды оказывались похожими, как у близняшек. Постепенно Лине стало казаться, что она слышит мысли своих молчаливых спутниц. Эти мысли обычно были не слишком веселыми, хотя многие пассажирки казались красивыми или, как говорится, были «со следами былой красоты». Лина вспоминала парижское и берлинское метро, где красавиц на каждый вагонный метр было гораздо меньше, а улыбок и доброжелательных взглядов — гораздо, гораздо больше. Правда, никаких интересных мыслей внутренним слухом она там не слышала, как ни старалась. Пассажирки комфортных западных вагонов обычно думали о том, что где купить и на чем сэкономить. Строили что-то вроде бизнес-плана на день. А в московском метро до Лины долетали и мечты о любви, и кипение юных страстей, и сострадание к ближнему. Однажды она поняла, что гораздо интереснее слушать мысли других людей, чем читать переписанные с чужих книжек романы. Так Лина подхватила опасный вирус, уже которое столетие вольготно себя чувствующий на бескрайних российских просторах, — страсть к сочинительству.

В первом же издательстве, куда она двинула пробный романчик, ей посоветовали: «Пишите о том, чего не бывает. Валяйте сладкую сказочку для наших загнанных жизнью и бытом женщин. Этакий легкий антидепрессант». Ну, она и рада была стараться — лишь бы получились более-менее забавные типажи и узнаваемые характеры. Однако в том, первом, издательстве она надолго не задержалась. Владельцем его оказался престарелый любитель «клубнички», который требовал от авторш все более и более откровенных сцен, к сюжету не имеющих никакого отношения. Эти непростые производственные проблемы заставили ее переметнуться к другому издателю. Там ее приняли с распростертыми объятиями, как свежий контингент в борделе. Только намекнули: «Нам нужны стабильно работающие авторы. Четыре романчика в год — и вы наш любимый писатель». Так Лина пополнила многочисленную армию современных российских сочинительниц. Это занятие затягивало ее все сильнее, отнимало все больше времени. Оказалось, что на «легкий антидепрессант» «подсаживаются» не только читательницы, но и писательницы. А эфемерный, выдуманный мир порой готов заменить скучную и неприятную реальность.

Но однажды Лине надоело писать романы, в которых бедная, обманутая и униженная героиня в финале находит своего «принца» и устраивает денежные дела. В тот день ее осенило: женщины ждут от подобного чтива совсем другого — сатисфакции! Пусть «они» за все заплатят! Всех этих коварных изменщиков, безвольных обманщиков, буйных алкоголиков и прочих врагов женского племени надо безжалостно и разнообразно «мочить». Тысячи читательниц издадут ликующее: «Йес!» и нарисуют губной помадой на зеркалах в ванных комнатах очередные звездочки!

Так Лина стала вести двойную жизнь: одну реальную, в которой было немало проблем и огорчений, и вторую — воображаемую, в которой она могла быть кем угодно: юной красавицей, роковой цыганкой или богатой хозяйкой старинного замка. В той, второй жизни она пускалась в авантюры, совершала опасные путешествия, участвовала в гонках и скачках. А в реальной — боролась с такими вот сомнительными господами, как Иван Михайлович. К тому же в реальности с принцами было плохо, если не сказать — очень плохо. В детских творческих коллективах, музыкальных школах и детских театрах мужчины встречались редко. Словно исчезающий вид из Красной книги. Девушки, дамы и старушки окружали Лину с утра до вечера. И пускай большинство из них были симпатичны, талантливы, полны энтузиазма и оригинальных идей, без мужчин рабочие будни казались какими-то пресными и скучными. Как будто в полезном блюде не хватало перца или острой приправы. Все-таки присутствие этих плохо выбритых, порой простоватых и грубоватых особей вносит в коллектив атмосферу легкого флирта и не дает расцветать бесконечным сплетням и интригам…