Царствие благодати - Йорген Брекке Страница 29

— Мы разошлем запросы, — сказал он. — Я по-прежнему думаю: все образуется само собой, но это не значит, что мы будем заниматься вашим делом спустя рукава. Если до утра они не появятся, я пришлю к вам криминалиста, который проверит дом на предмет улик — на тот случай если произошло нечто уголовно наказуемое. Лучшее, что вы можете сделать, — дать себе немного поспать.

Ваттен стоял и думал: интересно, как этот полицейский себе представляет спокойный сон в таком состоянии?

Тронхейм, сентябрь 2010 года

— Дело Ваттена не разрешилось само собой, верно? — Одд Синсакер посмотрел на сидящую за своим столом Гру Браттберг: она подпиливала ногти.

Спустя пять лет после возбуждения дела против него Ваттен снова попал в поле зрения полиции. А полицейский, который тогда вел большую часть весьма длинных допросов, за это время перенес операцию на мозге и передумал много всякого, весьма далекого от его работы.

— Ты должна помочь мне освежить воспоминания, — попросил он, стараясь не обнаружить перед начальницей, как основательно он все позабыл.

— Да, — Браттберг отложила пилочку для ногтей, — дело не решилось само собой. Помнишь, как мы на это надеялись? Мы были так уверены, что бедный придурок, прости за выражение, в конце концов расколется и все признает. Но признания так и не последовало, а значит, нам как бы не от чего было оттолкнуться. Если и существует дело, которое с полным правом можно назвать «бесследное исчезновение», то это дело Ваттена. Хедда Ваттен и мальчик — как же его звали, должно быть, Эдвард, — так и не были найдены. Наши криминалисты вернулись от Ваттена с пустыми руками, да и мы поняли много позже, что надо было искать. Никаких оснований предполагать, будто пропавшие покинули дом против воли, не оказалось — во всяком случае, следов насилия мы не обнаружили. Один сосед видел, как они вернулись домой немного позже 16:00 — Хедда забирала Эдварда из детского сада после работы. И с тех пор их не видел никто. Ни на пороге собственного дома, ни в других местах. Они как сквозь землю провалились.

Гру Браттберг рассказывала, а в его памяти всплывали все новые и новые воспоминания.

Тронхейм, 2005 года

Прошло несколько дней, и допросы сделались более жесткими. Вместо того чтобы приезжать к нему домой, Ваттена все чаще просили для разговора прийти в участок; через неделю он получил статус подозреваемого. Это означало, что у полиции пока недостаточно улик, чтобы его обвинить, но они рассчитывают вскоре их получить. Именно тогда проведение допросов взял на себя старший следователь Синсакер.

В деле Ваттена выяснилось множество странностей. Во-первых, удивительное алиби. Как получилось, что Ваттен заснул в автобусе? Водитель автобуса утверждал, будто видел Ваттена дважды — когда тот входил в автобус и когда он, водитель, собственноручно вышвыривал его из салона. Нашлись другие пассажиры, свидетельствовавшие, что видели его спящим на сиденье. Но этих фактов было недостаточно для утверждения, будто Ваттен провел в автобусе все четыре часа. Оставалась вероятность, что на одном из кругов он сошел, вернулся домой, сделал то, что сделал, а затем вернулся в тот же автобус. В этом случае на все у него имелся примерно час. Не так уж и много, если собираешься убить свою семью, а затем припрятать трупы в месте, где их предположительно невозможно будет найти. С другой стороны, следовало учесть, Ваттен сам сообщил об их пропаже. Звонок в полицию имел место спустя два с половиной часа после того, как водитель автобуса растолкал Ваттена в 19:00. Что же касается его занятий в эти два с половиной часа, полиции приходилось полагаться на рассказы самого Ваттена. Вполне возможно, Хедда и мальчик находились дома, когда он вернулся, и трагедия произошла уже после 19:00. Слабое место этой версии заключалось в том, что двое соседей видели, как Ваттен вернулся домой чуть раньше 19:30. И один из них просидел после этого на балконе почти до 21:00, то есть до того момента, как Ваттен начал писать жене смс, звонить сначала на ее выключенный телефон, а потом теще. Это, в свою очередь, легко подтвердилось протоколами операторов связи. Сосед с балкона решил основательно насладиться теплым весенним вечером и отлучался всего два раза, чтобы сходить в туалет. Он был абсолютно уверен: из двери дома Ваттена никто не выходил — дверь эту он хорошо видел со своего балкона на втором этаже. Автомобиль семьи Ваттена все время стоял на подъездной дорожке перед домом. Алиби Йуна Ваттена, таким образом, являлось если не абсолютно железобетонным, то с хорошим стальным каркасом.

С мотивом дело обстояло еще хуже. Сколько ни искала полиция, сколько ни копала — все впустую. По мере того как расследование продвигалось, становилось очевидно, что подозрение ни на чем не основано, если не считать «золотого правила сыщика», гласящего: в таких делах всегда виновен или муж, или любовник. Любой опытный следователь знает: это правило годится в качестве отправной точки поиска, — но в каждом расследовании рано или поздно наступает этап, когда первоначальное подозрение должно подтвердиться вещественными доказательствами. Статус мужа сам по себе еще не является достаточным мотивом для убийства. Следователь должен разоблачить отношения иного рода: выявить имевшие место ранее случаи семейного насилия, собрать свидетельства о шумных ссорах, обнаружить ревность, проблемы с деньгами или что-нибудь подобное, — но в деле Ваттена ничего такого не было. У супругов случались разногласия, как у большинства семейных пар. В их доме, как и в любом другом, происходили ссоры по пустякам, препирательства и взаимные обиды, но в качестве мотива для убийства все это не выдерживало никакой критики. Точно как в шутке полицейских острословов: «Если полиция Тронхейма несколько недель расследует твою семейную жизнь и не находит ни у кого из супругов мотива для убийства, можешь считать, что у тебя идеальный брак». В конце концов полицейским ничего другого не оставалось, кроме как снять с Ваттена подозрение. Это они и сделали, испытывая неприятное ощущение, что дело все-таки нечисто. И чувство это лишь усиливалось в силу отсутствия других зацепок.

Особенно много времени они потратили на выяснение обстоятельств жизни Хедды за пределами семьи, но и здесь почти не продвинулись. Только одна из подруг Хедды рассказывала о давно возникшем у нее подозрении, будто у Хедды есть тайна, которую она ото всех скрывает. Сама подруга принадлежала к тому сорту открытых и простодушных людей, которые свято верят, что настоящие друзья должны делиться друг с другом всеми секретами. Когда она как-то напрямик спросила Хедду, есть ли у той любовник, Хедда довольно убедительно это отрицала. Других улик, указывающих на наличие у Хедды кого-то на стороне, не обнаружили. Но исключить такую возможность все же было нельзя. Она могла очень ловко замести следы. В ее кругу общения не нашлось ни одного человека, у которого имелись бы веские причины желать ей смерти. Кандидатуры проверялись и одна за другой вычеркивались из дела, все с надежным алиби: родители, братья и сестры, друзья и подруги. Дело Ваттена превратилось в неразрешимую загадку.

Сам Ваттен тоже это понял, когда по прошествии нескольких месяцев полиция перестала выходить с ним на связь. К тому моменту он уже давно не разговаривал ни с кем, кроме полицейских, и когда длинные руки закона наконец ослабили хватку, оказался в полном одиночестве. В один из дней — даты он не помнил — ему пришло письмо, в котором говорилось, что его кандидатура на должность старшего преподавателя рассматривается под номером три, а не под номером один, как намекал профессор Блом в лучшие, не такие уж далекие, времена. Слух о том, что его подозревают в убийстве собственной семьи, достиг ученого совета. Те из его коллег в Драгволе, с которыми он поддерживал дружеские отношения, больше не появлялись. Друзья студенческих лет в основном жили в Осло, где он изучал специальность до того, как перебрался в Тронхейм писать диссертацию. Самые верные иногда звонили, но он каждый раз сообщал об отсутствии настроения для общения, поэтому звонки раздавались все реже и реже. Ваттен был единственным ребенком, его родители уже умерли. Шло лето, и не часто выдавались дни, когда ему случалось перемолвиться словом с кем-то, кроме себя самого.