Все, что мы когда-то любили - Мария Метлицкая Страница 29

Вздрогнув от неожиданности, Анна впервые почувствовала, что где-то есть жизнь.

«Как это странно, – подумалось ей. – Странно и… прекрасно!»

Она подошла к забору и, приподнявшись на цыпочках, выглянула на улицу.

Народ торопился домой. Высокий, сутулый мужчина тащил на плече перевязанную елку. Прошла женщина, волоча за собой санки с орущим ребенком. Шатаясь, громко икая и поминутно теряя пушистую шапку, шел пьяный старик.

«Потеряет, – с тревогой подумала Анна, – заснет где-то на улице и точно замерзнет». Она разглядывала жизнь с таким интересом и волнением, словно видела все впервые. «Что за бред, – удивилась она. – Меня волнует чужой пьяный старик? О чем я? Я, похоронившая сына… Наверное, я сошла с ума».

Но в дом не хотелось, хотелось дышать, дышать, вдыхать все эти запахи и осознавать, понимать, чувствовать, что ты жива.

Вскоре приехал с работы Марек и испугался, увидев ее сидящую на крыльце – замерзшую, дрожащую, но порозовевшую, живую.

Он взял ее на руки и внес в дом, раздел, уложил на диван, укутал в толстое одеяло, принес горячего чаю.

– Все хорошо, – повторяла она, – все хорошо, слышишь! Ну что ты, ей-богу? Там, на улице, так хорошо! Так красиво, что хотелось заплакать!

Но заплакал он. Он целовал ее руки, а она гладила его по лицу и улыбалась:

– Марек, ну что ты? Да не заболею я, не волнуйся! Нет, не промерзла до костей, не придумывай! Я правда в порядке. Только не обижайся, если я усну, – зевнула она, – так хочется спать… Это я надышалась, ага… – бормотала она, – только, пожалуйста, не обижайся…

Не выпуская ее руки, он сидел рядом с ней и смотрел на ее спокойное, умиротворенное лицо. Живое лицо. Впервые живое за все эти месяцы. Да нет, пожалуй, за годы.

С того дня Анна поднялась и принялась за обычные хлопоты – веник, тряпки, пол и мебель. Уставала мгновенно, но, передохнув, продолжала борьбу с собой, кто кого одолеет.

Готовила ужин: салат, запеченная картошка. Счастье, что Марек неприхотлив. Попыталась гладить, но рука уставала от тяжести утюга.

В один из выходных, страшно смущаясь и запинаясь, он предложил ей пойти в кино: отличная комедия с Бельмондо, все очень хвалят.

– Пойдем, – вздохнула Анна и тихо добавила: – Попробуем посмеяться.

После фильма зашли в кафе и взяли кофе с пирожными.

Анна оглядывалась по сторонам, робела, смущалась, словно впервые приехала в большой город, где все непонятно и незнакомо и от того страшновато. «Не слишком ли рано и рьяно я пытаюсь начать новую жизнь?» – мелькнуло у нее в голове.

Марек. Ради него она должна, обязана. Ради его спокойствия, настроения. Да просто ради него! Она справится, она сильная. Нет, в людное кафе, пожалуй что, рановато. Вот в кинотеатре все же темно, там ей легче. Но дома по-прежнему лучше всего.

В комнату Мальчика Анна не заходила. Не могла. Заметила – все его вещи: пластиковая чашка, поильник с носиком, деревянная ложка, нагрудник для еды – все было убрано. Никаких следов и напоминаний. И в комнате они разобрались и все убрали? Нет, не могли, без нее не могли! Или могли во имя ее же блага? Кто? Мама, Марек, Эстер?

Но нет, заглянуть нет сил, она пока не готова. Пусть будет как есть. В любом случае они хотели как лучше.

В тот день, после кино и кафе, вернее, в ту ночь, он ее обнял.

Анна застыла.

Нет, она не может. Она не может. Даже подумать об этом, даже представить! Как можно заниматься этим теперь? Она понимает, мужчины из другого теста. Он и так столько терпел! Значит, пересилить себя, сделать вид? Обнять его, ответить на его поцелуй, зажмурить глаза? Нет, это выше ее сил. Она не может.

– Прости, мой любимый…

Марек откинулся на спину, забросив руки за голову. Она увидела, что у него открыты глаза.

Обиделся. Не понимает. Как ему объяснить? И надо ли? Наверное, да. Но она говорила об этом не раз, когда еще был жив их Мальчик. Наверное, он думает по-другому: Мальчика нет, а жизнь продолжается. Значит, она должна…

Ничего она не должна! Все, что могла, она отдала, ее силы закончились. Не понимает – пусть ищет любовницу.

Господи, какая она все-таки дура!

Нельзя сказать, что именно после той ночи все пошло как-то не так. Но точно что-то изменилось. Марек по-прежнему тревожился о ней, звонил из командировок, приносил ей цветы. Целовал в лоб, как целуют покойников. Но что-то сломалось в их отношениях. Вернее, начало ломаться.

А однажды она поняла, что ей лучше одной. И это открытие ее потрясло – она была рада его командировкам, не грустила, как раньше, когда он задерживался, и хотела, чтобы побыстрее прошли выходные. Наверное, именно тогда она начала любить свое одиночество.

Да и Марек изменился: перестал отказывать себе в посиделках с друзьями, в пикниках на свежем воздухе, в мужских компаниях в ресторанах.

– Одни мужики, – говорил он. – Честное слово!

Как будто она не верила! Верила. Вернее, не задумывалась над этим – какая разница, мужчины, женщины? Ей стало все равно. А он под любым предлогом старался удрать из дома. И самое главное – никаких обид, всех все устраивало.

Их общая жизнь закончилась с уходом их Мальчика. При его жизни они нуждались друг в друге, в поддержке, утешении, горе их скрепляло. У них была одна беда на двоих, и они не предали друг друга. Если кто-то шатался – второй подставлял плечо, был костылем. Они были сиамскими близнецами, связанными навеки. Казалось, навеки… А сейчас они разделились. Жизнь их разделила. Вместе их не было, каждый стал сам по себе. Вместе они себя исчерпали.

Каждый жил своей жизнью, своими интересами, своими радостями. Анна – книгами и садом, Марек – компаниями и работой. Нет, они не ругались – ни одной претензии, ни одного скандала. Они беспокоились друг о друге, если кто-то заболевал. Он по-прежнему делился с ней проблемами на работе, а Анна выслушивала и давала советы. Они заходили к пани Терезе на чай. Навещали Эстер. Ездили вместе на кладбище.

Но оба знали и чувствовали, что теперь они не одно целое, теперь они порознь. Нормально, так живут многие. Живут и радуются, считаясь хорошей семьей. Закрывают на что-то глаза, пропускают мимо ушей. Приспосабливаются к недостаткам, прощают слабости. Так живут все и везде.

Только они знали, что бывает и по-другому. Как раньше было у них, когда они не могли дышать друг без друга.

Они устали от того, что пережили. От горя, друг от друга. Когда было трудно, они друг друга не отпускали. А стало легко – отпустили.

Впрочем, разве стало легко?

И однажды – Анна помнила этот погожий июньский день – она поняла, что им надо расстаться, отдохнуть друг от друга. Отпустить ситуацию, побыть в разлуке.

На время? Кто знает… Теперь она не была в этом уверена. Но она знала и чувствовала – да, им надо расстаться, просто чтобы не возненавидеть друг друга.