Кассандра пила массандру - Дарья Симонова Страница 29

У Алены было впервые такое чувство. Она пока не знала, что это горькое изумление — довесок к любому кресту человеческому… А почему она решила, что парень был хорошим? Потому что о нем так написала та самая подруга его матери? Неужели она могла написать о нем иначе? Просто потому, что всякая шушера внезапно не умирает. Даже среди наркоманов отбросы более живучи, чем те ребята, что гибнут по дури, еще не прогнившими насквозь. Алена точно не могла сказать, где набралась этих премудростей, но от потрясения они будто проступили, как наскальная живопись на стенах пещеры, куда не было случая углубиться до сей поры.

И наивная магия была навсегда утрачена. Может быть, она успела абсурдно влюбиться в этого мальчика? Да и абсурд — лучший повод для любви в этом возрасте… Она ни в чем была не уверена, кроме отчаяния. И понимания, что никогда никому не сможет объяснить, чего ж она так убивается по незнакомому человеку. Можно только представить, как будет недоумевать Влада. Ее добро рационально и строго ограниченно, в его компетенцию не входит забота о человеке. Потому что его не жалко, он может сам о себе позаботиться. Алена тоже не питала иллюзий относительно рода человеческого. Но от обрушившегося на нее откровения о хрупкости человеческой оболочки она готова была сама раскрошиться, как черствый кулич. Она сидела в слезах и совершенно не знала, зачем ей теперь жить. И кому об этом рассказать. Но все же был один человек, который мог бы попытаться понять.

Только сегодня, именно сегодня этому человеку хотелось думать скорее о возможности любви, чем о неотвратимости смерти. Услышав о том, что волнует его дочь, Василий Субботин очень удивился. Он вообще долго не мог сквозь ее телефонные слезы в столь поздний час понять, о чем речь! А когда понял, не знал, что сказать… Он полагал, что поток информации, бесконечные Фейсбуки и Инстаграмы измельчили и умалили смерть. Она быстро пролистывается и забывается. Мы отмечаем ее плачущим лайком — и это все, чем удостаивается ныне львиная доля нас, просто людей, чье доказательство жизни — учетная запись в системе. Таков наш бисер дней. Ты умер?! Ах, ты, оказывается, жил…

Но среди всеобщего измельчения вырастают вдруг такие Джомолунгмы сострадания! И Вася вдруг подумал, что мировая душа дает нам шанс.

Еще один. Вероятно, в этих просветлениях была толика вины Софии. Новая фигура влияния в первый день своего появления все очень меняет. Потом жизнь, вероятно, соскользнет в прежнюю колею, но пока… дайте надышаться бессмертием!

— Объясни мне все же еще раз: ты совсем не знала этого парня?

— Нет! Хотя нет, так нельзя сказать! Я ведь узнала, что он пропал, я узнала, каким он был… он уже не чужой мне! Я очень переживаю из-за того, что с ним случилось.

— Ну… это нормально, что ты сочувствуешь горю. — Вася ужаснулся тупейшему ответу, но он не смог придумать ничего умнее так быстро, тем более что голова была забита другим. Он вспоминал разговор с Соней — не столько о вопиющем инциденте с Ильей и треволнениях Настасьи Кирилловны, сколько о том, что отцы девочек вечно гонят чужих сыновей в армию и на войну. Вася с дрожью в голосе уверял, что он вовсе не из этих людоедов — хотя он понимал, о чем она. Конечно, понимал. Но он и правда был убежденный враг всеобщей воинской повинности. И камень, прилетевший в него, предназначался для чужих огородов. А теперь… он внезапно задумался, а знает ли беспокойная София, что могут выкинуть девочки?!

— Я хотела тебя попросить… ты сходишь со мной на похороны? Мне как-то ужасно идти одной. Нет, я не боюсь, я вовсе не боюсь! Просто спросят, кто я ему… а я никто! А с тобой не будут спрашивать. Или мы просто скажем, что мы дальние родственники, и все.

Теперь Вася вообще не знал, что сказать. Невинная душа, она думает, что главная проблема в этом скорбном деле — это вопрос о том, кто она… Боже, может, ребенок болен? Может, это подростковая депрессия, может, у нее назревает суицид? А иначе что за странный интерес к чужой смерти?

— Алена, ты уверена, что… тебе туда нужно идти? А вдруг… это какая-то темная история. Ты знаешь причину смерти? Вдруг… родные будут искать среди тех, кто пришел, виноватых. Так бывает…

— Папа, ну вот о чем ты вообще?! Я же тебе объяснила — у него нет родных! У него одна подруга матери. У него там, наверное, вообще никого не будет! Ну, два-три однокурсника, и все! Но человек имеет право на то, чтобы его помнил кто-то, просто кто-то на земле! Неужели ты это не понимаешь?

— Нет, я понимаю. Иногда тот, кто умер, становится ближе, чем те, кто жив. Просто обычно это происходит, если этот человек был твоим близким… даже если ты знал его хотя бы один день — и так тоже бывает!

— Но и так, как у меня, тоже бывает! — с тихим отчаянием ответила Алена. — Вот видишь: раз у меня уже есть, значит, так бывает!

Василий вдруг обезоруженно с ней согласился. Прецедент создан, как ни крути.

— А мама знает, куда ты собралась?

— Я именно тебе позвонила, потому что ты умнее мамы. И думала, что ты меня поймешь.

— Ладно, хорошо, пойдем. Ты знаешь… где это все проходит?

К десяти утра на другой конец города… Со странной миссией… А что, если все это не к добру? Пока его не огорошила Алена, он собирался изложить Настасье Кирилловне спасительную версию убийства Помелышева, в которой смутно причастным к преступлению выступает какой-то бешено разбогатевший ботан. Правда, мотивы безбожно шаткие! Но София права: эта новая деталь должна быть предоставлена следствию! Хотя ей чертовски не хочется, чтобы пострадала старая добрая няня-фея Людмила Гавриловна. Потому что любой следователь заподозрит ее, невинно севшую когда-то по обвинению Помела, а вовсе не какого-то молодого очкастого «форбса», ее воспитанника. Воспитанник все равно откупится…

И собственно, с чего Василий взял, что Сонину историю вообще кто-то будет слушать?! Кто такая Соня в этом следственном казусе? Хотя… конечно, надо действовать через адвоката, но уж больно он мутный.

Василию оставалось признать, что в этом переплете ему никто не внушает доверия. И даже Настасья, похоже, что-то скрывает… Словом, столько всего надо было обсудить и обдумать, а тут на тебе, Аленушка — и кто мог предположить, о чем она попросит.

Вася не стал уже звонить Настасье Кирилловне. Он знал, что она наверняка изумленно обижена, ведь гордость не позволяет звонить ей самой. Гордость — читай, личный кодекс, в котором предписано звонить исключительно приятно, а не просительно! Но для Васиного звонка время слишком позднее… Конечно, хотелось бы узнать, что вообще за странное действо происходило сегодня, в которое даже была внезапно втянута София — и, как это часто бывает, когда соблюдаешь закон Сабашникова, обнаружились непостижимые связи этого безумного мира. И связи эти — словно фаркопы и карабины — были предназначены для сцепки с каким-то еще миром, куда более интересным и, возможно, еще более безумным.