Отомстить и умереть - Сергей Бортников Страница 28

…Опасность Петруха чувствовал инстинктивно. И когда его прямо с перрона затолкали в старый вонючий «воронок» — сразу понял: добром это приключение не закончится. Тем более что нравы сибирских «мусоров» он знал не понаслышке. Хотя и не был на родине больше трех лет.

Сейчас завезут в «обезьянник», надают по почкам и станут проверять на причастность ко всем резонансным преступлениям последних лет… Нет, не надо было приставать на предложение столичной братвы: «Езжай, разберись на месте, почему твои земляки не отстегивают в “общак”, не придерживаются “понятий” и в то же время тесно сотрудничают с “красножопыми”. Даже проценты с прибыли им отчисляют. За крышу…»

«Вам надо — вы и разбирайтесь, — вспылил тогда Петруха. — А мне там лучше не появляться!» Но его не стали даже слушать. «Сходняк постановил»… Старый урка хорошо знал, к чему может привести непослушание.

Скорее бы очутиться в привычной обстановке СИЗО или КПЗ, осмотреться, отдышаться, прикинуть, в чем могут обвинять его менты и какими козырями они располагают.

Но нет… «Воронок» непривычно быстро катит в сгущающиеся сумерки. Ощущение опасности не проходит, напротив — усиливается с каждой секундой. Хотя безусый юнец, с которым его связывают стальные «браслеты», выглядит спокойным и равнодушным. Его гладко выбритое, холодное лицо демонстрирует полное безразличие к судьбе задержанного. Только битого зэчару, проведшего за решеткой больше двадцати лет, так просто не проведешь. Он нутром чувствует напряженность и отчаянную решимость в колючих взглядах милиционера…

«Непохоже, чтобы мы ехали по городу… Скорость водила не переключает, перед светофорами не останавливается, валит по прямой под девяносто — и не сбрасывает газ! — лихорадочно рассуждает Петруха. — Опять же: никто ему не посигналит, не затормозит сбоку или сзади, лихо, по-русски, так, чтобы асфальт расплавился под раскаленными скатами… Нет, не нравится мне это!»

Минут через сорок автомобиль, наконец, остановился. Снаружи донесся скрежет открываемых замков.

— Вылазь, собака…

Молодой конвоир с дьявольской улыбочкой на устах расстегнул наручники и решительно толкнул вора в осеннюю слякоть. Двое его товарищей, доселе пребывавших в кабине, особо не церемонясь, подхватили беднягу под руки и поволокли к глубокому оврагу.

Петруха понял все. Но тень испуга ни на миг не исказила его лицо. Подыхать — так подыхать, воровской чести он не уронит. Ползать на коленях и молить о пощаде — не станет.

— Эй, дайте хоть закурить напоследок! — требовательно бросил обреченный, буравя палачей исполненным ненависти взглядом.

— Свои иметь надо, — огрызнулся веснушчатый детина, шедший справа, подкрепив свою несговорчивость ударом кулака под дых.

— Есть у меня свои, есть, — превозмогая боль, взмолился вор. — Поищи во внутреннем кармане!

«Мусор» запустил руку под куртку и достал… нет, не пачку сигарет, а портмоне. Жадно начал пересчитывать мелкие зеленоватые купюры.

— Сигареты в другом кармане. Здесь — только пару баксов и паспорт, — наблюдая за ним, тихо, но твердо произнес Петруха. — Бабло можешь оставить себе, а ксиву положь на место, — добавил, все еще надеясь на благополучный исход.

— Она тебе больше не понадобится, — под гоготанье коллег, заключил рыжий…

* * *

Свист — это одновременно и фамилия и кличка, принадлежащая невысокому, ладно сложенному парню. За четверть века Анатолий успел немало: закончил институт, отслужил армию. Да вот беда: связался не с той компанией. По крайней мере, так считали его родители, люди достаточно обеспеченные и весьма влиятельные в своем городе. Хотя, что значит «не с той»? Фонарь, Глобус и Белый были его самыми преданными друзьями и не раз вытягивали кореша из разных передряг…

Свист знал, что Глобус уже мотал срок за вымогательство и теперь пытается сколотить собственную бригаду, костяк которой, по его замыслу, должны были составить пацаны с родного левого берега, но не подавал виду, как всегда руководствуясь излюбленным принципом «моя хата — с краю».

Зная о негативном отношении Толи к уголовщине, привлекать его к откровенному криминалу вожак не торопился, но мало-помалу в систему все же втягивал: то оставит дома у Свистов какой-то сверток, то одолжит на вечер отцовскую «мазду»…

Такая неразборчивость в связях не могла не привести к трагической развязке…

Четверо парней в масках и камуфляже схватили Анатолия в баре «Фонтан», где он по обыкновению отрывался в ночное время, грубо затолкали в специализированный уазик без номерных знаков, и повезли за город. Там, в песчаном карьере, к нему применили, выражаясь милицейским сленгом, «уговоры четвертой степени». Сначала подвесили за ноги со связанными за спиной руками и били до тех пор, пока из горла не пошла кровь, затем бросили на землю и стали складывать, словно почтовый конверт, в результате чего сломали все конечности.

Причина такой жестокости оказалась до обидного прозаичной. Накануне кто-то ограбил квартиру высокопоставленного чиновника. Бдительные соседи засекли рядом с его домом приметную «мазду». Проверили… У Свиста оказалось алиби… Но ведь он мог дать машину кому-то из своих крутых товарищей?! Мог!

Толик не поддавался. «Я в тот вечер был дома, — упрямо твердил он. — Машина стояла в гараже»… Такая несговорчивость только раззадорила садистов. Все закончилось тем, что ему засунули в задний проход бутылку из-под распитого тут же «Шампанского». От многочисленных разрывов кишечника и потери крови брошенный в карьере Свист скончался…

* * *

Сорокалетний Валентин Сидоркин по прозвищу «Морж», полученному за внушительные габариты и любовь к водным процедурам как в летний, так и в зимний период времени, не без оснований полагал, что три предыдущие ходки в места не столь отдаленные по уважаемым в уголовной среде статьям (хулиганство, хранение оружия, кража) дают ему право на бесспорное лидерство в своем кругу.

С этим не соглашались выдвиженцы новой волны, никогда не парившиеся на нарах. С недавних пор деньги, а не понятия, определяли мотивацию всех их действий и поступков; что бы они не делали, чем бы не занимались — во главу угла всегда ставилась финансовая выгода, показушно презираемая старой гвардией, в том числе и ее видным представителем — Моржом.

В зоне Сидоркин слыл дипломатом; его мнение ценили, ему доверяли. А на воле… Наглые малолетки, состоящие на службе у новоявленных паханов, не гнушались посылать дядю на три буквы, как только он начинал «качать права».

Морж взялся за оружие. Сначала «пощекотал пером» некоего Глухаря, осмелившегося сбивать бабки с бывшего вора, после «завязки» переметнувшегося в лагерь бизнесменов, но не утратившего экономических связей с преступным сообществом, затем демонстративно прострелил скаты джипа, на котором к раненому прибыла подмога.