Кукла госпожи Барк - Хаджи-Мурат Мугуев Страница 28

Она снова покачала головой и тихо сказала:

– Зачем это?.. Не надо… – но ее смеющиеся глаза снова, будто случайно глянули искоса и, встретив мой взгляд, загорелись шаловливым огоньком.

Она проводила меня через весь двор. У ворот я взял ее руку и крепко пожал.

– У нас не принято, сэр, пожимать руку прислуге, – сказала она, пытаясь отдернуть ладонь.

– У кого «у нас»? – спросил я.

– У англичан и американцев, сэр.

– А у нас, у русских, у славян, принято, а так как мы с вами не американцы, то, значит, нас это не касается… До свидания, Зося.

Девушка вдруг как-то съежилась, испуганно осмотрелась по сторонам и неожиданно быстро, почти бегом, направилась к дому.

Я вышел на улицу. У подъезда стоял новенький военный автомобиль со странным оранжево-синим флажком на радиаторе. Шофер, посасывая трубку, читал газету и не заметил, как я, медленно проходя мимо, внимательно оглядел машину, привезшую маленького человека к журналистке Эвелине Барк.

Быстрота, с которой рабочие переделали кабинет, поразила меня. Прошло не более трех – трех с половиною часов, а работа уже была закончена. Стены комнаты обтянуты цветным шелком, все ковры и гобелены, плинтусы, карниз и подоконники сняты и заменены. Камины прочищены, решетки надраены до режущего глаза блеска, зеркала сменены новыми, мебель унесена, а на ее место поставлены золоченые, стиля ампир, стол, кушетка, диван, козетки и еще какие-то мудреные штуки, на которые опасно было сесть, так хрупки и воздушны они были на вид.

В моем кабинете, на месте прежнего рабочего столика, высился большой, министерского типа, письменный стол со множеством ящичков, с десятком отделений, с разнообразными украшениями, с вырезанными на толстенных ножках психеями и амурами. Одна ножка изображала Вакха, сидящего на раздувшемся бурдюке с вином, другая – Геркулеса, сражающегося с лернейской гидрой, третья – пьяного католического монаха XIII – XIV веков, как бы соскочившего со страниц «Декамерона». Аббат пил вино из огромной чаши, а большой, круглый его живот, прикрытый сутаной, незаметно переходил в толстое и прочное подножие стола. Четвертая ножка была столь фривольного и веселого характера, что даже сами рабочие, видимо, устыдившись явной откровенности вакхической группы, повернули ее к стене, плотно прижав обнаженную вакханку и догнавшего ее сатира к пышному шелку занавесей. Все стало пышно и… безвкусно. Столы с бумагами еще не были внесены. Я пошел в комнату, где находились они. У дверей стоял караул, возле которого, смешно вытаращив глаза и опасливо поводя ими по сторонам, стоял Сеоев. Завидя меня, он шагнул навстречу и, делая таинственное лицо, потянул за рукав в сад. Там он с тем же заговорщическим выражением лица молча сунул мне бумагу.

– От товарища генерала, – тихо сказал он и для чего-то осмотрелся по сторонам, но, кроме кустов, цветов и скамеек, вокруг ничего не было.

Я открыл конверт.

«Александр Петрович, в вашем кабинете находится вделанный в ножку письменного стола микрофон, вернее, микроскопический диктограф, обладающий огромной звуковой силой. Он передает подслушивающим нас «друзьям» все наши разговоры. Не показывайте вида, что знаете о нем. Как только прочтете эту записку, сейчас же приходите ко мне, на женскую половину дома. Здесь микрофонов нет, уважаемый Таги-Заде украсил ими только европейскую половину своего дома».

– Видали! – прерывая мое молчание, сказал сержант. – Какие штуки строят, прямо немецкое гестапо… Я, товарищ полковник, сразу же заметил проволоку, которую рабочие заделали в стену в вашей спальне и сверху закрыли шелком и коврами. Хотя я и не очень ученый, однако же понял, что тут что-то нечисто, и не показал виду, что заметил, а этот самый, сволочь…

– Кто это? – спросил я.

– Да этот собачий сын, наш хозяин, взял меня под ручку и повел по коридору, и так сладко стал говорить разные вещи… И к себе звал, и коньяком угостить обещался, а в это время рабочие машинки спрятали, да ведь как ловко, если не знать, то ни за что не найдешь… – возбужденно рассказывал Сеоев, все еще озабоченно оглядывая каждый куст и дерево, мимо которых мы проходили с ним.

– Не беспокойтесь, сержант, мы предвидели подобные сюрпризы. Будьте осмотрительней. Я убежден, что это не последние штучки врагов.

Когда я вошел к генералу, он сидел на ковре, подложив под голову мутаку, и делал заметки в своей записной книжке. Завидя меня, он отложил ее в сторону:

– Вы уже знаете, что у нас обнаружен микрофон и, конечно, понимаете, кто и где сидит, слушает и будет записывать наши беседы?

Я кивнул головой.

– После вашего намека я решил, что нас хотят присоединить к звукозаписывающему аппарату.

– Возможно и это, – сказал генерал. – Ну, а зная это, нам надо несколько дней поводить за нос наших подслушивателей. Конечно, первое, что их особенно интересует, это ваш доклад мне о посещении мистрис Барк. То есть, знаем ли мы, кто она и что вообще думаем о ней. Нам надо подумать о том, как вы будете рассказывать об этом. Вы помните, Александр Петрович, наш утренний разговор, когда я просил вас не мешать Таги-Заде переустроить по его вкусу наши комнаты? Я это делал сознательно, так как было ясно, что не из-за наших же прекрасных глаз хозяин, торгаш, коммерсант и жила, у которого каждый риал на учете, станет так внезапно производить ощутительный расход. Зачем это ему? Деньги за аренду дома он получил, новых ему не обещали, для чего же он станет тратиться на нас? Понятно, что это приказано ему. Поэтому я и не помешал рабочим копаться в наших комнатах. После же их ухода с помощью Сеоева я легко обнаружил микрофон. Он вделан в ножку вашего письменного стола, в толстенную фигуру аббата, пьющего вино. Попробуйте повернуть книзу левый угол бочки – и вы увидите, что в ее нише установлен крохотный, большой силы диктограф. Проволока выведена за окна и соединена с наружными телефонными проводами.

– Как же быть дальше?

– Очень просто. Не обнаруживать, что мы знаем о микрофоне. Говорить о разных пустяках. Делайте вид, что вы верите этой даме, увлечены ею, иногда вести деловые, но не очень серьезные разговоры. Интересоваться пустяками, перемешивая их с деловой беседой. Словом, запутать ведущих слежку врагов, и все, что необходимо, записывать на бумаге и отвечать так же, сейчас же уничтожая записи. Наиболее важные разговоры вести в саду или у меня, в женской половине дома. Прикинемся наивными барашками.

– Кто знает о микрофоне?

– Я, вы и Сеоев. Комнаты, в которых работает остальной коллектив, не тронуты рабочими, потому что в них и нет нужды нашим подслушивателям. А теперь подумайте о том, как вы будете рассказывать мне о мистрис Эвелине, побольше восторга и чувства, дорогой Александр Петрович, хотя подбавьте немного и наивного опасения. Через полчаса я буду у вас в кабинете.

– Есть, товарищ генерал, – и я, сопровождаемый молчащим Сеоевым, пошел на свою, европейскую сторону дома.