Дьявол в бархате - Джон Диксон Карр Страница 28

Помещение столовой под вывеской с изображением жирного каплуна было хотя и просторным, но тусклым и темным, за исключением пламенеющих алым цветом углей в очаге сзади, откуда распространялся жар, выходя наружу сквозь открытые окна.

«Темно как в преисподней», — подумал Фентон, в то время как Джордж усаживался за один из длинных темных столов. Мрачная комната с кроваво-красным мерцанием огня наводила на мысли о встрече с дьяволом. Неужели она суждена ему вновь?

— Садитесь и веселитесь, джентльмены! — пригласил хозяин таверны, толстяк с закатанными выше локтей рукавами и широким поясом с медной пряжкой. — Как я могу удовлетворить ваш аппетит?

— Мне подайте хорошего каплуна и четырех голубей, — ответил Джордж. — Надеюсь, они достаточно жирные и тают во рту?

— Здесь других не подают, сэр, — надменно промолвил хозяин.

— Что касается этого джентльмена, — продолжал Джордж, глядя на Ника, задумчиво уставившегося на стол, — то для него подойдет мясной пирог с подливой и кусок говядины. А для нас обоих — кувшин лучшего Канарского.

Фентон только начал обретать способность радоваться жизни с тех пор, как они увидели карету, где ехала Мег.

Их разговор с Мег, происшедший несколько минут назад, повернул развитие событий в новом, более опасном направлении. Фентон думал, сможет ли он когда-нибудь расслабиться и не ощущать нависшей над собой угрозы? Его память вернулась к тому моменту, когда они с Джорджем влезли в карету по просьбе Мег.

— Ходить пешком так ужасно! — сказала она. — Вам идти только несколько ярдов? Ничего, все равно садитесь, и мы сможем поболтать.

Карета представляла собой чудовищных размеров ящик на колесах выше человеческого роста, изогнутый внизу и поддерживаемый огромными кожаными ремнями. Двумя гнедыми лошадьми правил кучер в парике. Весь экипаж сверкал позолотой вплоть до башенки на крыше и гербов сэра Ника под стеклянными окнами.

— П-прекрасная мадам, — пробормотал запинаясь Джордж, чье лицо побагровело в присутствии той, кого он обожал. — Я не хотел бы… вторгаться…

Поднявшись на ступеньки кареты, Джордж опустился на темно-бордовое сиденье напротив Мег, которой доставляло удовольствие дразнить его.

— Джордж! — ласково промолвила она. — Разве слово «вторгаться» может относиться к вам?

Фентон легко вскочил в карету и сел рядом с Джорджем.

Мег производила впечатление леди, проведшей утомительный день, но так ничего и не купившей. Ее меховая накидка, муфта и шляпа лежали рядом с ней. На молодой женщине были платье в вертикальную красно-белую полоску с очень низким вырезом, отделанным черными кружевами, и алая юбка с золотыми арабесками.

Однако, несмотря на усталый вид, она сохраняла всю свою привлекательность. Фентон чувствовал это, испытывая смутное беспокойство. Взгляд ее серых глаз, полуприкрытых длинными ресницами, скользнул по нему и, как бы незаинтересованно, тотчас же изменил направление.

— Высокая репутация этой Новой биржи, — устало произнесла Мег, — не соответствует товарам, там продающимся. Я хотела купить какое-нибудь простое платье вроде этого старья, которое, как говорят, мне к лицу.

Она утомленно потянулась, а когда опустила руки, то ее декольте скрывало еще меньше, чем до сих пор. Фентон попытался спрятать в карманы окровавленные руки. Но Мег заметила их, как замечала все вокруг нее. Внезапно она склонилась вперед.

— Фи! Ты опять дрался на дуэли! — воскликнула Мег, отшатнувшись со страхом и отвращением. Хотя страх (за Фентона) был достаточно искренним, всякий, кроме Джорджа, мог бы заметить скрывающиеся под ним бешеные гордость и радость. — И опять победил, но в один прекрасный день тебя убьют, и мне будет… о, ужасно весело!

— Будь я проклят! — запротестовал Джордж, покраснев еще сильнее.

— Любезный Джордж, вам известна разница между жизнью и смертью?

Фентон выпрямился.

— Джордж, — заговорил он, — она просто пытается смеяться над тобой. Если она сделает это снова, ответь ей какой-нибудь колкостью. Это ей пойдет только на пользу.

Мег быстро повернулась к Фентону.

— Ты с твоим злым языком… !

— Ты бы, наверное, плясала от радости на моих похоронах, Мег.

— Не только плясала, но и пела бы, — Мег откинулась назад и отвела взгляд. — Ник, — заговорила она, — неужели ты совсем ничего не помнишь?

— О чем?

— О том, что происходило меньше двух лет назад, когда у нас был дом в Эпсоме? Твои друзья бывали там: Джордж (я сожалею о том, что сказала вам, Джордж), милорд Рочестер, сэр Карр Скроуп и толстый старик, который просил нас называть его просто мистер Рив. Вы все были отъявленными роялистами, сыновьями и внуками тех, кто находился там с тех пор, как королевское знамя было поднято в Оксфорде [58].

На ресницах Мег заблестели непритворные слезы.

— Я не хочу говорить ничего дурного о Лидии, Ник. Но мои отец и дед, в отличие от ее отца и деда, не были ханжами-пуританами. Мой отец, капитан Чарлз Йорк, был братом отца Лидии. Даже после того, как их победили, многие из них не покинули Англию и не признавали Оливера лордом-протектором. Им было не на что надеяться, но они не покорились! Встречая железнобокого, они бросались в бой и сражались, пока кто-нибудь не падал замертво. Вскоре никого из них не осталось — в том числе и капитана Йорка.

Мег сидела прямо, плечи ее вздрагивали, в глазах застыло мечтательное выражение.

Фентон хотел заговорить, но сдержался.

— Неужели ты не помнишь, как круглоголовые торчали в каждом закоулке с пикой или шпагой, а роялисты у них на глазах бросали в бокал вина хлебный мякиш и провозглашали тост: «Пошли, Боже, этот мякиш как следует на дно!» [59]

— Я… я помню этот обычай.

— Обычай, но не Эпсом? Ты должен его помнить, Ник! Ты сидел с друзьями в маленькой столовой. — Глаза Мег высохли, теперь она ощущала гордость. — Я стояла на стуле, поставив одну ногу на стол, набросив на колено нижнюю юбку, держала в руках лиру и пела песню кавалеров, заставляя ваши лица гореть от волнения.

Мег сама была взволнована до глубины души. Откинув голову, так что локоны ее черных глянцевых волос почти коснулись плеч, она перебирала рукой воображаемые струны. Румянец заиграл на ее щеках. Губы и глаза отражали все чувства, вызываемые в ней словами песни, — от презрения до торжества.