Грозы медового месяца - Наталья Андреева Страница 28

ЯСНО

Он давно уже понял, что недооценил эту женщину. «Мачеха» — плохое слово. Злое. Пока был маленьким, ни о какой мачехе и речи не шло, а он долго оставался маленьким. Маленького роста, худой, подвижный, никак не мог набрать вес и догнать своих ровесников. Драться не умел, зато зубами вцеплялся намертво. С ним предпочитали не связываться: маленький, но злой. «На нервной почве, — в один голос твердили врачи, на которых отец не жалел денег. — Мальчик пережил сильный стресс». И, чувствуя себя виноватым, отец так и не женился во второй раз. Вплоть до совершеннолетия сына женщины в дом не приводил.

Это случилось уже после того, как Марат закончил школу. В армию не взяли все по той же причине: маленький вес, гораздо ниже нормы. Дистрофия. Не годен к строевой.

И вдруг он начал стремительно тянуться вверх. И набирать килограммы. Видимо, нервный стресс, так надолго замедливший процесс роста, отпустил, разжал наконец свои когти. Одноклассники, вернувшиеся из армии, его не узнали.

А он, почувствовав вкус к жизни, теперь стремился взять у нее все. Сто восемьдесят два — хороший рост. Отличный! За каких-нибудь два года вырос на двадцать два сантиметра! Фантастика! Одиннадцать в год! И примерно столько же килограммов прибавил! И пятидесяти не было, а теперь почти семьдесят!

Он все еще оставался поджарым, нервным, гибким и таким же злым. Спортом теперь занимался с увлечением, причем предпочитал экстремальные виды. Все, где был риск.

Сначала встал на горные лыжи, месяц провел в Швейцарии, другой — на Кавказе, благо отец все еще считал его маленьким и денег на поправку здоровья не жалел. Потом увлекся подводным плаванием, прыгал со скал, рискуя сломать себе шею, катался на доске по бурным волнам.

А в его медицинской карте, лежащей в военкомате, по-прежнему стоял диагноз: дистрофия. Средств на это отец также не жалел. У того и раньше денежки водились, а теперь и вовсе недостатка в них не было: на паях с друзьями предприимчивый папа основал компанию по производству бытовой химии. Сначала где-то в провинции пыхтел один-единственный маленький заводик, а через восемь лет за спиной у Константина Ивановича Дурнева и К° коптили небо несколько крупнейших в стране предприятий, акции которых скупили компаньоны.

Марат справедливо полагал, что все достанется только ему. Единственный сын К. И. Дурнева, хотя и не Дурнев. Выходя замуж, мать категорически отказалась взять неблагозвучную фамилию, осталась Лебедевой и сына записала так же. Она была женщиной весьма странной: красивая, элегантная, умная и хорошо образованная, но страдающая депрессивным психозом, припадки которого становились для семьи настоящей трагедией. В такие моменты мать изматывала всех. Работала она театральным критиком, и в ней самой было слишком уж много театральности.

Его назвали Маратом с подачи матери, как потом выяснилось, в честь героя и вдохновителя Французской буржуазной революции, заколотого в ванне Шарлоттой Корде. Прочитав впоследствии книгу об этом человеке и увидев снимок бюста героя, он невольно содрогнулся. Уродливый злой карлик! Не потому ли и он, Марат Лебедев, так Долго не мог стать нормальным человеком?

Мать, которую он любил безумно, имела на него слишком уж сильное влияние. Отчасти потому, что рано ее потерял, продолжал вспоминать о ней с любовью и после смерти. Вполне возможно, что если бы в один из припадков мать не покончила с собой, прожила бы еще лет десять, он бы ее возненавидел.

Самоубийство госпожи Лебедевой было таким же театральным, как и почти вся ее жизнь. Она сделала прическу, полный макияж, надела лучшее свое платье и, расположившись на диване в эффектной позе, выпила целый пузырек сильнодействующего снотворного, запив его шампанским. А в предсмертной записке во всем обвинила мужа. В агонии же корчилась так, что прическа сбилась, макияж размазался, и после смерти эта очень красивая женщина выглядела отвратительно.

Но он запомнил ее такой: красивой, нарядно одетой, произносящей монологи из известнейших пьес, ибо, прежде чем стать театральным критиком, она попробовала себя на сцене. Однако карьера актрисы у госпожи Лебедевой не задалась, и пришлось ей всю жизнь ругать режиссеров, которые не понимают драматургов, и актеров, которые не понимают режиссеров.

Марат решил сделать ей приятное, поскольку верил, что призрак матери где-то бродит, неприкаянный, поблизости. Он поступил во ВГИК, на режиссерский факультет, ибо мамины связи и папины деньги это позволяли. В память о матери и в благодарность за папину щедрость приемная комиссия была к нему более чем снисходительна. Он же принял такую благосклонность за чистую монету. То есть вообразил, что у него — большие творческие способности.

И сейчас, уже закончив ВГИК, Марат не сомневался в собственном таланте и очень хотел снять полнометражный фильм. Но на беду отец заявил, что на эту дурь денег у него нет. Дурь! Ведь о снятой Маратом короткометражке тут же заговорили! «Молодой, подающий надежды режиссер, представитель нового поколения…» Но молодому дарованию позарез нужны деньги. И не только на собственный фильм. На рекламу, прессу…

— Лучше бы ты делом занялся, — поморщился отец, когда услышал очередную просьбу сына о спонсорской помощи.

— А я чем занимаюсь?

— Это все блажь. Я даже знаю, откуда. Тебя воспитывала мать, пока я в поте лица зарабатывал деньги.

— А она? Разве она не работала?

Отец коротко хохотнул. Заработки покойной жены были нерегулярными, от случая к случаю, и всерьез к ним Константин Иванович никогда не относился. О жизни же с Антониной вспоминал, как о кошмаре, потому что в отличие от сына больше помнил не красоту покойницы, не ее утонченный вкус и образованность, а ужасные припадки. Могла бы до свадьбы и предупредить, что страдает психическим заболеванием. Но ведь поначалу все было нормально! Это ее сцена довела. Нет, для женщины самое главное — душевное и физическое здоровье. Жену прозевал, но с сыном такого не случится.

Дурнев не хотел плодить эту гниль. Критиков, режиссеров. Бездельников, одним словом. Да и все они — психи, извращенцы. Константина Ивановича тошнило при мысли о театре, спасибо Антонине! Сколько раз, заламывая руки, она падала на диван, стеная: «Бездарности, кругом одни бездарности! Если б я только могла!»

И Дурнев заранее знал, что это начало нового приступа. Того самого, когда дом погружался во мрак: горы немытой посуды, грязный пол, в ванне замочено белье, которое постепенно начинает киснуть и через два дня становится склизким. Такой запах, что в ванную комнату не зайти! Все это отец напоминал Марату не раз, пытаясь развеять нимб вокруг образа его матери.

Впрочем, сложности в отношениях с папочкой у него начались еще до окончания ВГИКа. В день, когда Марату исполнился двадцать один год, Константин Иванович посмотрел на сына как бы с удивлением:

— Э-э! Как ты вытянулся! А я тебя все маленьким считаю. Пора, братец, тебе взрослеть, да и мне перестать водить тебя на помочах, как младенца.