Последний еврей из КГБ - Борис Барабаш Страница 27

На выходных родители взяли меня в театр. Знаменитый Одесский Театр Музыкальной Комедии давал спектакль «На рассвете». Мы его смотрели не впервые. Но всякий раз, с восторгом. Спектакль рассказывал о последних днях жизни знаменитого одесского бандита и налетчика Михаила Винницкого, или Мишки Япончика. Главную роль в спектакле играл Михаил Водяной. Дирижировал оркестром театра человек по фамилии Винницкий. Это было забавно. Я спросил, не родственники ли они с главным героем. На меня все зашикали.

Прошли те времена, когда родителей приглашали летом на дачу на 10-й станции Большого Фонтана, в гости к какой-нибудь местной «шишке». Туда же порой приезжали и одесские писатели, или звезды нашей оперетты – Водяной, Сатосова, Демина, Дембская, Крупник! Какие имена! Какие актеры! Однажды среди гостей был даже Самуил Маршак. Он в то лето должен был отплыть в круиз на корабле по Крымско-Кавказской линии, Одесса-Батуми-Одесса. Гости и хозяева всегда что-то живо обсуждали. Дом переполнялся рассказами и воспоминаниями. Веселье и шутки искрились, как молодое вино… Где это всё теперь? Ушло в небытие…

Родители старались не пропускать ни одной премьеры. Ни в Музкомедии, ни в театре Русской драмы. Мама была театралом. Смотрела постановки, затаив дыхание. Переживала все перипетии спектакля, как ребенок, смеясь и плача вместе с героями. Папа театр не любил. После войны он плохо слышал, и сидеть весь спектакль, напрягая слух, ему было тяжело. К тому же, он не мог смотреть, как люди его поколения, по его же словам, «кривляются на сцене». Однажды в Одессу приехал знаменитый Московский цирк с Карандашом и Юрием Никулиным. Мы сидели на почетных местах, но вскоре папа захотел уйти. Оказалось, что Юрий Никулин – клоун! «Фронтовик – а дурака валяет!», – сказал тогда отец. И мы ушли.

Но спектакль «На рассвете» папе понравился. То ли потому, что места были в четвертом ряду, то ли потому, что Михаил Водяной играл шикарно, то ли потому, что мы знали людей, которые знали в свое время Мишку Япончика. Не знаю. Но папе спектакль понравился. После него он был добр и обходителен. Проверял, хорошо ли застегнуты у нас с мамой, пальто. Лучшего времени для задушевного разговора и быть не могло. И мама его начала. После обмена мнениями об игре актеров, она вдруг спросила:

– Что же ты не рассказываешь, как там Мишино дело? Или нечего рассказать?

– Да нет… Есть кое-что.

– Не можешь пока сказать?

– Чего? Я шё, стесняюсь? Я не стесняюсь. Просто не хотел половину работы показывать.

– Ну, не хотел, так не надо.

– Не… Ну, раз ты спросила, я расскажу. Тут вот какое дело… Мишка же в карты играл. Ты знаешь?

– Ну, да… Аксельман как-то рассказывал.

– Аксельман рассказывал? Шё ж ты мне ничего не говорила?

– Ой! А что там говорить? Сначала он мне сказал, что Мишка с кем-то поспорил, и проиграл спор. Теперь с него требуют деньги. Потом, видно, сам понял, что это слишком как-то по-детски, и рассказал правду.

– Шё именно он рассказал?

– Я там помню? Это было сто лет назад.

– И все-таки.

– Ну, он сказал, что Мишка начал поигрывать в карты. И, вот, сейчас проиграл, и с него требуют деньги.

– Сколько?

– Тогда он проиграл, как сказал мне Давид, что-то вроде тысячи рублей.

– Ничего себе!

– Ну, вот так. Наверное, там такие ставки. Я знаю?

– Хорошо, шё ты, хотя бы сейчас, мне об этом сказала.

– А что, я должна тебе все рассказывать то, что на работе у меня происходит?

– Не должна. Но после того, шё случилось, я думаю, надо было мне рассказать.

– Ну, вот…

– Это после того, как я спросил.

– Я не следователь. Я не знаю, что важно, а что – нет. Скажешь тебе, а ты мне ответишь, чтобы я не забивала тебе голову всякой ерундой.

– Да… Возможно… Но главное, шё мы это уже выяснили.

– Если бы я тебе рассказала о том, что Мишка уже имел неприятности по поводу игры в карты, чтобы это изменило?

– Сэкономило бы мне время. Это, как минимум. Ты ж работала с Аксельманом, а не я. То есть, ты больше меня в этом вопросе разбираешься. Я потратил лишнее время, шёбы выяснить, шё Мишка поигрывал.

– Ну, все равно бы ты проверял мои слова.

– Проверял бы. Но это навело бы меня на какие-то определенные мысли. А так, я должен был искать иголку в стогу сена. Перебирать разные варианты, за шё человека могли убить.

– И много ты потерял времени на это?

– Немного… Просто легче всегда искать, когда знаешь, чем человек «дышал» при жизни. А так, начинаю спрашивать, а на меня смотрят… Мол, ты же знал семью погибшего! Шё же ты такие вопросы задаешь? Проверяешь нас? И люди начинают в душе обижаться. Понимаешь? Человек же – очень сложная машина. Шё-то ты ему не так сказал, или не так посмотрел, и всё! Он уже тебе не доверяет, или боится. Уже правду из него вытянуть будет сложнее. И так вот с Мишкиным делом. Люди думают, шё я все о нем знаю, но придуриваюсь. Хочу их перепроверить. Кому это понравится? Начинают не доверять, замыкаются в себе. В общем, усложняешь сам себе дело.

– Ну, я же уже извинилась…

– Когда? Я шё-то не припомню.

– Извини… Так что ты выяснил?

– Честно говоря, узнать о Мишке почти все, не составило большого труда. Пару минут разговора с людьми, и я уже знал, шё он был игровой.

– О! После всего!