Умереть - это не страшно - Марина Скрябина Страница 27

Когда я стала чаще выступать сторонним наблюдателем — а мне очень понравилось с некоторых пор наблюдать жизнь как бы со стороны, — то заметила, что мужчины, которые избивают женщин, обладают массой комплексов неполноценности: у кого-то мужское достоинство подкачало размером, кто-то ростом не вышел, кто-то просто редкостный урод. Избиениями слабых они самоутверждаются за чужой счет. Не умственно ли они отсталые? Сложно сказать. В чем-то они преуспевают и могут быть успешными бизнесменами, миллионерами. Но любого из нас такие моральные уроды и за людей-то считать не будут, потому что делят всех на волков и овец.

2000 год

(Из дневника Алисы)

Это был еще один чудовищный год жизни, потому что Игнат кололся, а Алиса его спасала, погружаясь всю глубже в трясину. Или оправдывала себя передо мной и собой, что спасала? Или уже не спасала, а сама кололась?

Я видела, как гибнет единственный ребенок, и ничего с этим не могла поделать, потому что она не хотела спасаться, а бороться с ветряными мельницами бесполезно. Умирала моя дочь! Но это была уже и не моя дочь. Это было нечто, не поддающееся ни описанию, ни осознанию. Инопланетянка? Может быть.

«Спасать! Спасать! Спасать!» — пульсировала в моей голове мысль, но руки опускались оттого, что я каждой своей клеточкой ощущала Алискину ненависть. Ненависть ко мне, к собственной матери! Я с кулаками бросалась на дочь после ее возвращений домой в невменяемом состоянии, потому что не находила слов, чтобы вернуть ее к нормальной жизни. Это было скорее отчаяние, которому, конечно же, нет оправданий, но я не знала, что мне делать. Иногда от ужаса всего происходящего и душевной боли хотелось покончить с собой.

Просто выйти в окно.

Но я продолжала тщательно скрывать от своих родителей, что их внучка наркоманка. А сама я, постоянно волнуясь за дочь, превратилась в ходячую тень. Игорь, к счастью, этого не замечал, потому что был занят разводом. Но он оставался человеком, удерживающим меня от последнего шага в окно. Да еще родители. Ведь им будет тягостен мой уход. Осознание нужности хоть кому-то в этом мире придавало сил и удерживало на плаву.

А сколько раз я продолжала мысленно хоронить Алису? Только раньше я могла в глубине души надеяться на благополучный исход, а теперь надежды не было.

Понимала, что наступает точка невозврата, когда и собственная жизнь для меня обесценится окончательно. Не в силах бороться с бедой в одиночку, пришлось рассказать Игорю все. Все до последнего словечка. Точнее — он вынудил меня, буквально заставив выговориться. Я плакала и рассказывала, рассказывала и вновь плакала…

Исповедь происходила в Москве, в его новой квартире, куда Игорь перебрался после развода с женой, отбывшей тотчас с детьми во Францию, как и собиралась. Он не был ни кровным отцом этих детей, ни опекуном, ни усыновителем, поэтому не сопротивлялся изменению их постоянного места жительства и гражданского статуса. У Игоря вообще не было собственных детей. Пока не было. Огромные надежды он, как оказалось, возлагал на меня. А я… Я в Москву переезжать не спешила. В качестве кого? Домработницы? Приживалки?

Собственно, и это я Игорю высказала тоже, потому что между нами, со сказочной поездки в Италию, скопилось столько недосказанностей, что переварить в одночасье невозможно. Предложив мне руку и сердце в Римини, Игорь в Москве не делал никаких попыток к явному сближению. Казалось, что он наслаждался долгожданной свободой от супружеских пут, и его вполне устраивало наше раздельное проживание. Что это вовсе не так, выяснилось при разговоре: я ждала его шаг навстречу в то время, как он ждал от меня ответного.

Когда я выговорилась, повисла неловкая пауза.

Я сидела на диване, подогнув ноги под себя, и завернувшись в плед, потому что меня бил озноб. Не от холода, а от разыгравшихся нервов. У меня зуб на зуб попадал с большим трудом. Игорь же стоял, отвернувшись к окну. Не видя его глаз, мне действительно было легче исповедоваться. И еще — мне было стыдно. Стыдно за то, какая у меня дочь. И стыдно, что я не рассказала Игорю все раньше.

Пауза затянулась. А потом Игорь, молча, подошел к бару, налил мне и себе по глотку коньяку, отдал мне бокал, чокнулся и жестом показал: «Выпей!» Если бы не чокнулись, было бы вообще, как на поминках. Я вместе с ним опустошила бокал, как лекарство, а не элитный французский «Реми Мартин». Даже вкуса не почувствовала, но тепло начало разливаться по телу, озноб постепенно проходил. И тогда мой любимый человек заговорил:

— Почему ты мне раньше об этом не говорила? Почему скрывала? Не доверяла мне? Не доверяла своему будущему мужу?

Ах, вот оно что! Конечно, главное же не мои проблемы, главное — ущемленное самолюбие самца! Вот она, проверочка, и выявила моментально гнильцу! Как же я боялась этих проверок! Что ж, терять мне больше нечего. Хоть напоследок выскажусь перед разрывом отношений.

— А потому и не говорила, что боялась услышать этот холодный отстраненный голос, который может убить жестче, чем Алискины наркотики. Я думала, что справлюсь сама, но не смогла. Слышишь? Я не смогла справиться! Я ведь рассказала тебе все сейчас, не утаив ничего. Я ждала от тебя поддержки, а получила леденящий душу холод. Ну, что? Давай! Добей! Чтоб не мучилась! Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?

Игорь резко, со стуком, поставил бокал на стол. На его лице было написано удивление:

— Танюшка, ты о чем?

Он подошел, сел на диван, обнял за плечи, притянул к себе:

— Перестань. Слышишь? Перестань хорохориться. Мы теперь вместе, а значит твои проблемы теперь — мои. И станем мы их решать вместе. А холодность моя была скорее адресована не тебе, а твоей Алисе. Что ты собираешься с ней делать? Помещать в лечебницу? Скажу сразу — денег на европейскую клинику для наркоманов у меня нет. Это очень дорого, и как показывает практика — не эффективно. У мое го хорошего знакомого сын — наркоман. Что он с ним ни делал, но как только парень оказывался вне стен очередной дорогостоящей клиники — срывался на раз. В России практики излечения пока не существует, насколько мне известно. Каждый выживает, как может. Выход один: уехать в другой город, где нет никакой гарантии, что там все не возобновится, потому что в крупных городах хорошо налаженная сеть наркопритонов и сбыта наркотиков. Такова нынешняя действительность. Если уедем из Москвы, я потеряю с трудом налаженный бизнес, а раскрутиться с нуля на новом месте я не в состоянии. Ведь кроме начального капитала необходимы крепкие связи, как с чиновниками, так и с преступным миром, иначе — конкуренты схрумкают за милую душу!

Игорь помолчал, а потом продолжил:

— Дела на моей фирме сейчас идут не так хорошо, как ты думаешь, из-за развода и непременного дележа совместной фирмы, которую мне помогал раскрутить когда-то прежний тесть. Он потребовал возврата капитала. Это справедливо, поэтому я отдал ему все вложенное с процентами. Уверяю тебя — это временные финансовые трудности: большую часть активов мне удалось удержать, расставшись с недвижимостью. У меня другое предложение: давай сейчас спасать тебя! Да-да! Не сопротивляйся! Не говори: «Нет!» Я вижу, что нужно спасать в первую очередь тебя, родная, и никого больше. Иначе ты погибнешь. Танечка, девочка моя, ты на себя взвалила непосильную ношу. Я предлагаю сначала выдернуть из болота тебя, чтобы ты могла потом помочь кому бы то ни было. Своим родителям, например. Они-то в чем провинились? А потом уже будем думать об Алисе. Ты обратила внимание в самолете, когда мы летели в Италию, стюардесса проводила инструктаж по нештатным ситуациям? Она сказала: «Маску с кислородом надевать сначала маме, а потом — ребенку». В этом заложен глубокий смысл: если мама погибнет — ребенку не спастись. У тебя же одни глаза остались! Тебя и нужно подлечить в первую очередь. Предлагаю лечь в военный госпиталь, в который моя фирма недавно поставляла медицинское оборудование, чтобы тамошние эскулапы подняли тебя на ноги, а потом — мы поженимся. И завтра же ты переезжаешь ко мне в Москву! Это не обсуждается!