Декамерон по-русски - Анатолий Ромов Страница 27

В первые полчаса Володя на долгую задержку Гудка не обращал внимания. Он занимался своим делом, продолжая выдавать посетителям мыло с салфетками и получая доллары. Конечно, он помнил, что Гудок находится здесь, в туалете, но ведь, в конце концов, у Гудка могло случиться что-то с желудком. Или, что было более вероятно, его элементарно могло стошнить от перебора выпитого и он приходил в себя. Впрочем, у Гудка могли быть и другие причины, чтобы задержаться в туалете. Например, он мог здесь что-то прятать. Или кого-то ждать.

Но в конце концов Володя понял: с Гудком что-то не то. Дождавшись, пока очередной посетитель уйдет, он, оставив тамбур, вошел в основное помещение. Прислушавшись, сказал:

— Максим Иванович, с вами все в порядке?

В помещении стояла тишина. Кашлянув, Володя повторил:

— Максим Иванович, что с вами?

Ответа не было, и Володя попытался понять, в какой из кабинок может сейчас находиться Гудок. И вдруг застыл от ужаса: из-под двери одной из кабинок, постепенно удлиняясь, выползала тоненькая струйка темно-красной жидкости.

Открыв дверь кабинки, Володя с трудом подавил крик: Гудок сидел на стульчаке в нелепой позе, опустив голову и прислонившись плечом к стенке.

Тронуть Гудка Володя не мог решиться ни за какие деньги. Несколько секунд он стоял, застыв как в столбняке, пытаясь понять, что он должен сейчас сделать. Наконец, выбежав в тамбур, лихорадочно достал из тумбочки и повесил на входную дверь табличку «Туалет временно закрыт». Затем, вернувшись в туалет, снова застыл в столбняке. Наконец, взяв телефон, набрал номер Буруна.

Набирать этот номер разрешалось лишь в самых крайних случаях, поэтому Володя не без страха услышал произнесенное Буруном сухое «Да?».

— Геннадий Васильевич, это Володя.

— Володя?

— Да, Володя, из туалета. Геннадий Васильевич, тут с Гудком что-то не то.

— Что не то? Напился?

— Да нет. Он вроде потерял сознание. А может, мертвый. Я боюсь его трогать.

— Мертвый? — В трубке наступила пауза. — Он что, лежит?

— Геннадий Васильевич, он сидит на стульчаке, и из него течет кровь. Я табличку повесил, чтобы никто не заходил.

После долгой паузы Бурун сказал:

— Ладно, стой там. Я сейчас подойду.

Бурун появился через пару минут. Отстранив Володю, прошел к кабинкам. Несколько секунд разглядывал Гудка, неподвижно сидящего на стульчаке. Затем, тронув тело, злобно выругался. Оглянувшись, с яростью посмотрел на стоящего рядом Володю:

— Когда он сюда зашел?

— Примерно с час назад.

— И ты молчал?

— Геннадий Васильевич, я ж ничего не слышал. Я только сейчас его обнаружил. Максим Иванович прошел к кабинкам и не выходит. Я ж не знаю, что с ним. Может, у него живот схватило. А может, у него какая-то своя надобность, он кого-то ждет.

— Что, не было никаких звуков?

— Никаких. Полная тишина. Только воду спустили, и все.

— Воду спустили? Что, там был кто-то еще?

— Да. Сразу за Максимом Ивановичем туда вошел японец. Ну из этих, которые сейчас здесь.

— И что японец?

— Ничего. Вскоре вышел, помыл руки и ушел.

— Черт… — Бурун снова злобно выругался. — Табличка у этого японца на груди была?

— Была.

— Какое там имя было написано, заметил?

— Нет. Я на имена не смотрю. Я и японцев-то не различаю, они все для меня на одно лицо. Максим Иванович-то что, мертвый?

— Да, жмурик. — Достав из кармана телефон, Бурун некоторое время раздумывал. Набрал номер швейцара, дежурившего у входной двери: — Дмитрия, не помнишь, кто-то из японцев, ну знаешь, с совещания, из гостиницы выходил?

— Выходил. Примерно час назад один выходил.

— Он вернулся?

— Нет, не вернулся.

— Какой он был из себя, не помнишь?

— Помню примерно. Среднего роста, плотный. Широкое лицо. Ну а остальное… остальное как у всех японцев.

— У них у всех таблички висят на груди с именами. У него была?

— Была.

— Имя не разглядел?

— Нет, Геннадий Васильевич, имя не разглядел! Он быстро прошел.

— Слушай, если кто-то еще из японцев захочет выйти из гостиницы, не выпускай. Позови меня. Вообще, позови сейчас пару ребят, любых, скажи, я распорядился. Пусть постоят вместе с тобой. На всякий случай.

— Хорошо, Геннадий Васильевич. Все будет сделано.

Отключив связь, Бурун посмотрел на Володю. Процедил:

— Черт… в сортир-то людям надо ходить. Ладно. Сбегай позови кого-нибудь. Халдеев, ребят, все равно. Скажи, я распорядился. Не забудь, скажи, пусть захватят большую скатерть, даже две скатерти. Тут рядом мой кабинет, перенесем его туда. И вызовем ментов. Быстро, мигом!

— Понял.

Володя исчез. Довольно скоро он вернулся вместе с четырьмя дюжими официантами. Не глядя на них, Бурун сказал:

— Гудка убили, вон он сидит, на стульчаке. Заверните его в скатерти и отнесите в мой кабинет. И быстро. Коля, вот ключ, потом вернешь.

— Хорошо.

Официант, которого звали Коля, сделал знак товарищам. Быстро расстелив на полу скатерть, официанты перенесли на нее мертвого Гудка, накрыв второй скатертью. Затем, взявшись за скатерти с двух сторон, почти бегом вынесли тело в коридор и внесли в кабинет Буруна. Вернувшись, Коля передал Буруну ключ:

— Геннадий Васильевич, мы его положили на пол. Вот ключ. Я запер дверь, правильно?

— Правильно. Пойди скажи метру, пусть вызовет ментов. Пусть им ничего не говорит, только скажет, что у нас жмурик. Скажи метру также, чтобы он поставил у выхода из зала ребят. Пусть никого из японцев не выпускают.

— Из японцев?

— Да, из японцев. Похоже, они здесь замазаны. Все понял?

— Все, Геннадий Васильевич.

Официант исчез. Подойдя к двери, ведущей в коридор, Бурун посмотрел на Володю. Процедил:

— Вымой все тут, чтоб блестело. И сними табличку. Сортир должен блестеть как стеклышко, понял?

— Понял, Геннадий Васильевич.

Пройдя в ресторан, Бурун сел за свой столик. Налил из графина полный стакан водки, выпил одним махом. Некоторое время смотрел в зал, ничего не видя. Наконец его взгляд, уткнувшись в столик, за которым сидела Жанна, обрел осмысленность.

С минуту он наблюдал, как Жанна, машинально крутя бокал с шампанским, сидит со скучающим видом. Сообразив наконец, чем вызвано ее поведение, встал и подошел к ней:

— Что скучаешь?

— А что мне делать? Япоха мой слинял, я одна. Сижу, как дура, больше часа. Единственное утешение — он уже заплатил.