Невеста смерти - Линда Лафферти Страница 27

Суббота для бани – самый суматошный день. Жители Чески-Крумлова спешили помыться и побриться до воскресной службы.

– Благословения достоин только тот, кто чисто выбрит, – изрек пан Манн. – Предстать перед Господом с четырехдневной щетиной – это богохульство.

Когда Маркета спросила, почему же евреи при всей своей набожности такие волосатые, отец махнул ей рукой – помолчи.

– Что ты знаешь о евреях? – Пан Манн удивленно повернулся к девушке белым от мыльной пены лицом.

– Днем я вижу их на рынке, где они торгуют всякой мелочью, – ответила та. – На закате они уходят, исчезают за городскими стенами. Мама сказала, что они – евреи. Носят такие маленькие шапочки и большие бороды. Они набожные и смиренные.

– Даже если они повыдергивают все свои треклятые патлы, до последнего волоска, и станут похожими на жареного воскресного цыпленка, им все равно не очиститься от греха, – заявил клиент.

– Маркета, принеси длинную бритву, – распорядился Зикмунд.

– Но, пан Манн, – не сдавалась девушка, – говорят, среди них есть искуснейшие целители. Правда, папа, ты ведь сам мне говорил?

– Бритву, Маркета, – повторил цирюльник. – У пана Манна высыхает лицо. Я не хочу порезать его чудесную кожу.

Сидевший на стуле человек поджал губы и ткнул в его дочь пухлым пальцем.

– Вот что бывает, когда допускаешь девушку в мир мужчин. Она начинает расспрашивать о евреях! И что дальше? Не успеешь и глазом моргнуть, как заявит, что хочет стать кровопускателем и унаследовать твое дело.

Отец положил руку на плечо дочери, и Маркета промолчала. Ее трясло от злости, но из уважения к отцу она не издала ни звука. Мысли ее снова унеслись к молодому лекарю Якобу Хорчицкому. К тому, как легко и свободно они говорили о медицине. И как он поцеловал ее…

– Ступай, помоги матери в бане, – сказал Пихлер.

Девушка кивнула пану Манну и вышла.

* * *

Пар ударил ей в лицо, едва она открыла дверь. Из тумана донесся голос матери:

– Вот и хорошо! Я уже хотела посылать за тобой Катю. Помоги Миклошу сесть в бочку да положи доску – я принесу ему эля и колбасы.

Поддерживая за руку молодого крестьянина, Маркета обратила внимание на его анатомические особенности. От тяжелой ежедневной работы с мотыгой, лопатой, вилами и серпом вены под кожей проступили очень четко, особенно в местах, обычно защищенных от солнца одеждой. Мысленно прослеживая голубые ниточки, Маркета старалась отложить их в памяти.

Кто-то дернул ее за ухо.

– Отвернись! – прошипела Пихлерова-старшая.

Девушка залилась краской, с опозданием поняв, что мужчина принял ее научный интерес за любование его телом. Пенис его уже набухал и покачивался из стороны в сторону под непристойные шуточки и гогот моющихся.

– Ну-ка, садись! – крикнула его мать, смущенная, но втайне гордая за сына, убедительно продемонстрировавшего мужскую доблесть.

– Перловица, – шепнул Миклош, наклоняясь к смущенной банщице. – Я бы с удовольствием открыл твои створки…

– Маркета, принеси воды! – бросила Люси. – Живо!

Миклош многозначительно улыбнулся, и у девушки от этой улыбки мурашки побежали по коже. Вот и еще один ухажер нашелся…

В конце концов, все мужчины залезли в бочки, где их анатомические детали были надежно скрыты от любопытных глаз Маркеты, и ей, под хихиканье и перешептывания купальщиков, позволили вернуться в помывочное отделение.

Тем не менее вечер прошел хорошо, поскольку пан пивовар слег с простудой и молодой банщице не пришлось его обслуживать.

Она принесла два ведра горячей воды, и ее младшая сестра, Катя, бросила в них по пучку чабреца. Потом Маркета сходила к котлу, взяла лежавшую на углях кочергу и, вернувшись, опустила ее в воду. Кочерга зашипела, и высушенные листья запрыгали от побежавших вверх пузырьков.

Прежде чем гость опускался в бочку, девочки чистили ее щетками из камыша, росшего по берегам прудов, в которых Рожмберки разводили карпов. Камыш собирали младшие сестры, а Маркета присматривала за пасшейся неподалеку коровой. Та привлекала пиявок, которых Пихлер использовал для кровопускания, и когда они присасывались, его старшая дочь выводила буренку из воды на лужок. Напившись крови, пиявки падали на травку, так что их оставалось только собрать.

В ту летнюю ночь свободных бочек не осталось, и купальщики живо обсуждали последние новости и обменивались свежими сплетнями. Люси Пихлерова металась между ними, проверяя воду. Однажды ошпарившийся больше в баню не приходил. Ступив на деревянную скамеечку, она опускала в воду локоть – ее заскорузлые от постоянных стирок пальцы давно потеряли чувствительность к температуре.

Главной и даже единственной темой разговоров был габсбургский принц.

– Пан Брод сказал, что он в нескольких часах езды отсюда, вроде бы остановился на ночлег в Ческе-Будеёвице.

– А ваш муж, пани Пихлерова, собственными глазами наблюдал его непотребства на улицах Вены?

– Так и есть, пани Пструх. Этот человек – безумец. Но что с того, ведь он сын короля!

– Габсбург в Чески-Крумлове! Кто бы мог представить, что Габсбург будет жить среди нас, здесь, в Южной Богемии!

Люси Пихлерова только улыбнулась.

– Да. И я слышала, что он не женат.

Пани Пструх оттопырила губу.

– Ну и что? – пробормотала она. – Посмотрите на его отца. Шесть детей от этой итальянской шлюхи, а жениться так и не смог… Даже наследником не обзавелся. Тот, кто едет к нам, – сумасшедший ублюдок. Женат или нет, нам-то что?