Аватар судьбы - Анна и Сергей Литвиновы Страница 27

Прощание происходило холодно: каждый имел основания не доверять другому.

Данилов и Варя ушли пешком в сторону шоссе и городка Малинска. Зубцов остался у палатки. Они не спросили, какие у отставника планы, да и не сказал бы он, где собирается скрываться.

Через пару часов молодые люди зафрахтовали лихого таксиста-джигита возле гостиницы-ресторана-сауны «Вавилон» и отправились в направлении, противоположном вчерашнему.

Еще через полтора часа «джихад-такси» доставило их к спрятанному в лесополосе даниловскому джипу. А потом, меняя друг друга за рулем и останавливаясь, только чтобы залить бензин и взять навынос кофе и колу, через двадцать часов Варя и Данилов достигли Москвы.

Он завез девушку в ее квартиру на Новослободскую. На прощанье спросил:

– Доложишь обо всем, что произошло, начальству?

Варя дернула плечом:

– А ты как думаешь?

Она спрыгнула с пассажирского сиденья и сама достала из багажника вещи. Алексей из машины не вышел, провожать не стал. Когда она, легко взвалив на плечо вещмешок, скрылась в подъезде, он вдруг почувствовал облегчение. Слишком они сблизились за последние две недели, вплоть до ночевки в одном спальном мешке. Ему требовался отдых. Неизвестно, какой продолжительности. Может, даже навсегда, заползла предательская мыслишка. Может, его идея жить с ней вместе – вообще ошибка?

Через полчаса он дорулил к себе домой и плюхнулся спать. Позапрошлой ночью его в четыре утра разбудил тревожный сон, и началась облава. Прошлую он провел в одном спальнике с Варварой, она жарко дышала рядом и приникала спросонья телом, но в сексе отказывала. Наконец, нынче они неслись, и он несколько раз задремывал на пару часов на заднем сиденье своего джипа, когда Варя рулила. Да и все предыдущие ночи в щелястом домике на берегу моря утомили его своей неприкаянностью. Было отчего порадоваться накрахмаленным простыням и кондиционеру!

Никаких снов Данилову не снилось, и он благополучно проспал до вечера.

Щелкая каналами телеприемника, заказал себе пиццу с доставкой из ближайшего кафе. Поел и снова лег. А наутро проснулся свежий, бодрый и готовый к новым приключениям. И первое в их череде – встретить в «Шереметьеве» старика-американца, по свидетельству экс-полковника Зубцова – шпиона.

Макнелли оказался типичнейшим янки, даже трудно было поверить, что он имеет русское происхождение и понимает по-нашенски. Высоченный, подтянутый, седовласый, краснорожий, тщательно выбритый, даже несмотря на девять часов полета. Лет ему и впрямь было, судя по многочисленным морщинкам и мешочкам на лице и шее, за восемьдесят. Однако за счет стройности и молодцеватости выглядел он шестидесятилетним.

Он увидел Алексея с плакатиком и поспешил к нему.

– Рад видеть вас в добром здравии, – сказал по-русски без малейшего акцента.

– Куда мы едем? – спросил Данилов.

– В гостиницу «Украина», – бодро отвечал старый перец.

По дороге Макнелли крутил головой в разные стороны, обозревал окрестности. Прокомментировал:

– С трафиком у вас проблемы. А дорогих машин теперь явно больше, чем в Нью-Йорке.

Данилов не мог не откликнуться:

– А вы давно в России были?

– Я в Москве и области прожил практически безвыездно двенадцать лет, начиная с пятьдесят шестого по шестьдесят восьмой.

– Интересно.

– Я расскажу вам, чем я здесь занимался. Мы посвятим сему вопросу специальную сессию. Меня Игорь Михайлович очень просил все вам поведать.

Алексей ожидал, что старикан назначит ему встречу на завтра или на другой день, но нет. Когда они подрулили к сталинской высотке на берегу Москвы-реки, Макнелли сказал:

– Вы подождете меня полчасика? Я размещусь, и мы отправимся с вами куда-нибудь в спокойное место, где нет посторонних ушей. Я вам обо всем расскажу.

Данилов изумился:

– А вы не хотите отдохнуть с дороги? Принять, к примеру, ванну? Пересидеть джетла?

– О, нет, благодарю вас, в самолете я прекрасно выспался.

И ровно через полчаса дедуля, переодевшись, с мокрыми после душа волосами, снова влезал в кабину даниловского джипа. Усевшись на пассажирское кресло, русский американец скомандовал:

– Едем на Ленинские, то есть нынче Воробьевы, горы. Там свободные пространства, и нам никто не помешает. Да и вид прекрасный.

Алексей покорно перевез интуриста на Воробьевы горы, запарковался в виду здания МГУ, и они со стариканом пустились в неспешный путь по высокому берегу, обрамленному гранитной балюстрадой. Сентябрьский воздух был свеж и прозрачен, листья на деревьях принялись желтеть, и вид на столицу открывался потрясающий.

Исповедь старого графа

– Я вырос в лютой ненависти ко всему советскому, – без обиняков начал свой рассказ Макнелли. – Мое настоящее имя по рождению было Евгений Аминьев. Отец мой происходил из финляндских графов Аминьевых, а мама была из самой, пожалуй, знаменитой и богатейшей дворянской семьи – Шереметевых. Однако родился я в Америке в тридцать пятом году прошлого века – в стране, чуждой всем и всяческим сословным перегородкам, и рос, ничем не отличаясь от обычного штатовского мальчугана. За исключением напряженного внимания, которое мои мама́н и папа́ уделяли изучению русского языка, а также истории России (до пришествия к власти большевиков) и ее литературы. Дома они разговаривали только по-русски и нещадно наказывали меня за то, что я употреблял в беседах с ними хотя бы два-три английских слова, не умея с ходу перевести на русский, к примеру, трэш или ти‑ви‑сет [4]. Больше того, ко мне дважды в неделю приезжала учительница, которая занималась со мной русским языком и литературой по три-четыре часа каждый раз и, кроме того, задавала к каждому уроку написать сочинение и сделать устный доклад. По сути, занятия с ней и родителями были для меня еще одной школой, только на родном языке. Таким образом, я вырос настоящим билингвой, в совершенстве владея, по факту своего рождения, американским английским и, благодаря воле родителей, русским языком.

Причины ненависти моей семьи к коммунистам и коммунизму во всех его изводах, а особенно в советском, я узнал лишь, когда вырос – после смерти моей бедной маменьки. Она всегда казалась мне кем-то вроде повзрослевшей тургеневской барышни – грустной, тонкой, ломкой, мало улыбающейся и почти всегда печальной. Впоследствии отец говорил, что с рождения она была отнюдь не такой, а веселой, радостной, смешливой. Он же поведал мне первопричину ее неизбывной печали: в девятнадцатом году, в возрасте шестнадцати лет, она поступила сестрой милосердия в госпиталь в Добровольческую армию. В двадцать первом, во время великого белого исхода из Крыма, госпиталь застрял в Симферополе, и его не успели эвакуировать. Все раненые офицеры были расстреляны красными. Все сестры, и мама в том числе, грубо и жестоко изнасилованы пьяной, дорвавшейся до госпитального морфия толпой матросов-братушек. Маму подобрали друзья семьи, спасли от смерти, выходили, переправили в Стамбул. В течение нескольких лет она не разговаривала, не выходила из комнаты. Жила в семье друзей, которые тоже переживали не самые лучшие времена на чужбине. Они ее подкармливали, тормошили, как могли, старались вернуть к жизни. Затем она потихоньку начала оттаивать. Фамилия, приютившая ее, и она с ними перебрались в Америку. Работали все вместе, как простые крестьяне, на ферме в Айове. Мама доила коров, чистила хлев, кормила свиней, ухаживала за птицей. «Там однажды и мы с ней познакомились, – рассказывал отец. – Я влюбился в нее, – продолжил он, – и делал ей предложения раз, и два, и три. Она наотрез отказывала мне и впоследствии, до самой свадьбы, не допускала никакой близости. Когда я пытался обнять ее, хотя бы даже дружески, она вся каменела. Напрягалась и застывала, когда я просто касался ее руки. Однажды она, с потоком слез, призналась, что любит меня, и любит очень, но никогда не сможет стать моей супругой. Поведала о том, что с ней случилось в Симферополе, и открылась, что тело ее не выносит и не сможет вынести никогда никакой близости, даже с самым близким, любимым и любящим человеком. Я обещал никогда не требовать и не просить от нее никаких интимных отношений». Мне довольно, сказал ей тогда отец, просто находиться с тобой, помогать тебе, быть верным рыцарем, пажом, оруженосцем, безмолвным обожателем.