Убийство в Озерках - Мария Шкатулова Страница 27

Услышали много разного, но в основном все сводилось к тому, что Салтыков — прекрасный муж, прекрасный хозяин, человек, что называется, с руками: какую дачу построил, какую квартиру роскошную, в два этажа, отделал и т. д. и т. п. Правда, кое-кто из подруг убитой туманно намекал на некоторые шероховатости их семейной жизни, но странно было бы предположить, чтобы люди, прожившие вместе столько лет, не имели проблем. А на вопрос о возможных любовных связях Людмилы Салтыковой, люди, хорошо знавшие ее, говорили, что она хоть и не святая, но ничего серьезного, по крайней мере, в последние годы в ее жизни точно не было.

С Павлом Аркадьевичем дело обстояло несколько сложнее. Стали выяснять, кто такая Антонина Шебаева, 19 лет, не работающая, уроженка города Курска, в Москве прописана временно. Какое отношение она имеет к Салтыкову — уж больно разные они люди?

* * *

Заехал к Шебаевой старший оперуполномоченный Медведев, поговорил, выяснил, что Антонина приехала в Москву год назад с целью найти хоть какую-нибудь работу, но вместо этого познакомилась с хорошим человеком Павлом Аркадьевичем: он-то и помогает выжить ей и ее матери, оставшейся в Курске. Снял квартиру, купил хорошую тахту, постельное белье, телевизор, видеомагнитофон, одежду и денег дает, не жалеет.

Медведев спросил, не собираются ли они оформить свои отношения. Тоня сначала даже не поняла, что он имеет в виду.

— Ну, жениться на вас он случайно не обещал? — повторил он.

— Ой, что вы! — испуганно ответила Тоня и даже замахала руками.

— Что так? — спросил любопытный опер.

— Да мне Павел Аркадьевич сто раз говорил: «Имей в виду, жену я свою никогда не брошу. О тебе буду заботиться, буду кормить и деньги давать, но жениться никогда не смогу»

— Ну, а вы?

— А что я? Я его никогда об этом и не просила…

— Что ж так: не нравится он вам?

— Почему, нравится, — ответила Тоня, отводя глаза, но Медведеву ответ показался не очень убедительным. Да и что говорить: Салтыков, конечно, мужик видный, холеный, такой, как бы это сказать, барин, что ли, да к тому же богатый, но ведь он на тридцать с лишним лет старше ее, какая уж тут любовь?

— Скажите, Тоня, аппарат с определителем номера купил Салтыков или он был в этой квартире, когда вы ее сняли?

— Нет, этот аппарат Павел Аркадьевич купил, когда разбился тот, прежний.

— И давно?

— С полгода.

— А зачем вам АОН, не сказал? Вы понимаете, что такое АОН?

— Понимаю. Сказал.

— И зачем же? — оживился опер.

Тоня смутилась.

— Да-а… Неважно…

— Это вам неважно, а нам — важно. От милиции, Тоня, ничего скрывать нельзя.

Тоня потупилась и сказала, глядя в пол:

— Павел Аркадьевич мне не разрешал ни ходить никуда, ни знакомиться ни с кем…

— Почему?

— Говорит, ревнует.

— А причем же здесь телефон?

— Павел Аркадьевич говорил, чтобы я каждый раз смотрела на номер: если увижу, что звонит он (она говорила «звонит» с ударением на первом слоге), то трубку снимать, а если кто другой, то нет.

— И что же? Ты его слушалась? (Медведев и сам не заметил, как перешел с ней на ты).

— Да мне и не звонил никто. Маме в Курск я сама звоню, а больше мне и говорить-то не с кем: я в Москве никого не знаю.

— Тогда зачем же определитель?

— Да он не верит: ему все кажется, что у меня кто-то есть.

— А на самом деле? — улыбнулся опер.

— Да нет у меня никого, — уныло проговорила Тоня.

— И не скучно тебе здесь сидеть целыми днями?

Она опустила голову и ничего не ответила.

* * *

«Да, — думал Медведев, выходя из Тониного дома, — никаким разводом тут, конечно, не пахнет. Завел себе Салтыков молодую бабенку (он вспомнил Тонину пышную грудь, косу до пояса и розовые щеки), здоровую, крепкую, как репа, и трахается с ней в свое удовольствие, когда приспичит. Но разве ради такой Тони бросают жену? Эта Топя и так никуда от него не денется: он ее купил, она — его вещь».

И он снова вспомнил, какие грустные у этой Тони глаза, и как она называет своего любовника Павлом Аркадьевичем, и как старательно запахивает на себе халатик, и стало ему почему-то безумно ее жаль.

«А, впрочем, чего ее жалеть? — продолжал размышлять Медведев, закуривая сигарету, — ей еще повезло. Другие девчонки приезжают из провинции и сразу на панель попадают, а то и в уголовщину ввязываются, а эта сидит в квартире, в чистоте, в тепле, сытая, видак смотрит, матери в Курск звонит…»

Медведев перешел на другую сторону улицы, вскочил в подошедший автобус и, пристроившись на задней площадке, снова подумал о Тоне: «Да, все так, конечно, но все равно: забитая она какая-то, несчастная, черт ее знает… Видно не сладко ей с этим Павлом Аркадьевичем… Надо же, ревнует ее, старый козел! Впрочем, мне-то что до нее? — рассердился на себя чувствительный опер. — Что я ей — отец, что ли?»

И все. Больше никакой «клубнички» за Салтыковым не нашли, как ни старались. Выходит, незачем ему было убивать свою жену?

И Залуцкий подытоживал: нет, это не Салтыков. Нет у Салтыкова мотива. А у Юрганова, может, и есть. Нашли же у него в кармане при обыске стихи, посвященные какой-то Нине, про которую Юрганов ничего говорить не захотел. А ведь это была та самая Нина Савельева, которая только что ушла от него. Ведь Юрганов знал про ее день рождения. И если эта Нина так страстно его защищает, кто знает, какие между ними намечались отношения? И разве нельзя допустить, что драгоценности Салтыковой он как раз и собирался преподнести Савельевой на день рождения? Своих-то средств на подарок у него нет? Вот тебе и мотив! И как ни хороши его истории про письма и про кольца, а выходит, что убил все-таки он?..

И, тем не менее, в который раз задавал себе следователь Залуцкий один и тот же мучивший его вопрос: Салтыков или Юрганов? И в который раз сам себе отвечал: Юрганов.

А то, что он молчит и не помогает следствию, только доказывает, что сказать ему больше нечего.

«Все, — сказал себе Залуцкий, — завтра передаю дело в суд».