Последний идол - Александр Звягинцев Страница 27

Блом покровительственно улыбался, глаза его под кустистыми седыми бровями остро поблескивали.

Ночью уже, когда камера угомонилась, Олегу Александровичу пришла в голову мысль, что Блом затеял с ним разговор по душам не просто так. Человек он был тертый, много повидавший и никак не бескорыстный. А может, Блому поручено кем-то довести его, Олега Александровича, до понимания, что с коллекцией все равно придется расстаться? Сначала в изоляторе ему просто угрожали: будешь жаловаться на пропажи во время обыска, «пришьют» в тот же день, когда окажешься «на зоне». Его шесть раз переводили из камеры в камеру, и всякий раз в числе сокамерников оказывались люди, убеждавшие его, что надо признать свою вину и получить по минимуму, а иначе — хана… Да что там убеждавшие, несколько раз его довольно жестоко избили, приговаривая: «Сам знаешь за что, сука!» А теперь вот добрый дяденька Блом оказался рядом, и таскания из камеры в камеру прекратились, и угрозы тоже.

Олег Александрович незаметно для себя превращался в опытного заключенного, уже усвоившего тюремный закон: не верь — ибо все лгут, у всех свой отдельный интерес, не проси — все равно не дадут, а если дадут, то заломят такую цену, что потом костей не соберешь. Вот только насчет «не бойся» ничего не выходило. Олегу Александровичу было страшно, да что страшно — жутко. Особенно, после показательных избиений. Ему часто казалось, что он уже не выйдет из камеры никогда. Когда с тошнотворным страхом удавалось справиться и рассуждать более или менее трезво, он приходил к выводу, что об изъятии коллекции, которую провели с нарушением всех правил, пока лучше всего молчать, перестать упоминать их в жалобах и ходатайствах. Прежде всего, надо выбраться на волю, а там уже видно будет, как действовать, чтобы спасать изъятое. О том, как изымали коллекцию, что сохранилось, а что пропало, он и задуматься боялся — сразу ломило сердце.

Ничего не получалось придумать, и когда он начинал размышлять о том, кто же его мог так подставить. Все началось с этого вдруг сгинувшего Томулиса. Но ведь он встретился с ним совершенно случайно! В магазин он заглянул просто по пути, не мог же тот его ждать там специально? Что касается милиции и следователя, то в них он чувствовал скорее откровенную неприязнь к богатому человеку, каковым они его, судя по всему, считали… В общем, какие-то смутные подозрения были, но и только — на него вдруг словно надвинулась какая-то бесформенная темная масса, которая давила его, как каток, укладывающий асфальт. А как бороться с катком, с его громыхающими, медленно ворочающимися колесами? Можно только увернуться, выскочить, убраться с его пути и бежать как можно дальше.

Так он и пропадал, иногда ясно чувствуя, что сердце не выдержит, из тюрьмы ему уже не выбраться. Наверное, так и загнулся, сгинул бы там, все-таки два инфаркта не шутка, говорят, больше трех не бывает, если бы не Тамара…

Имя это ей удивительно шло. Иногда он даже называл ее про себя царица Тамара. Несмотря на молодость (младше него на девятнадцать лет), она была, пользуясь старинным выражением, степенна и всегда невозмутима. Все у нее было несколько крупновато — ладони, ноги, нос, тяжелые темные волосы, падающие на лоб. Крупновато, но не чрезмерно. И выражение лица — такое несколько отрешенное, будто то, что у нее внутри, гораздо интереснее и важнее того, что творится вокруг.

Впервые он увидел ее на той самой выставке, после которой американец предложил ему за коллекцию полтора миллиона долларов. Она была в черном, сидела в углу на низком диванчике, погруженная в свои мысли, не вступая ни с кем в разговоры, ради которых по большому счету все такие мероприятия и проводятся. Олег Александрович прошел несколько раз, подумав что-то вроде: любопытная женщина, но, похоже, что-то у нее случилось… Надо сказать, женщины его никогда особенно не интересовали. Не то, чтобы он их побаивался или стеснялся, просто не было сил заводить какие-то серьезные отношения. Так, были какие-то встречи, служебный романчик, ничем не закончившийся. Всегда останавливала чеховская едкая фраза: как представишь себе, что вот это лицо будет мелькать перед тобой с утра до вечера… И потом мысль, что надо привести в свою небольшую квартирку, где царила коллекция, постороннего человека, сразу действовала охлаждающе.

А тогда… Через пару дней после всех волнений с выставкой — привези, отвези, да так, чтобы ничего не повредить, да еще постоянные терзания, не случится ли чего ночью, когда в помещении никого нет, — у него подскочило давление, и он отправился в поликлинику. Дежурным терапевтом оказалась эта запомнившаяся женщина в черном, звали ее Тамара Сергеевна Левашова. И когда она слушала сердце, оно вдруг заколотилось не столько от недуга, сколько от непонятного волнения…

Все это время Олег Александрович сидел и думал, как сказать ей, что он видел ее на выставке, что она показалась ему грустной и печальной… Но она его опередила. И как бы ненароком заметила, что была на выставке, что никогда не думала, что инклюзы такое любопытное зрелище. Олег Александрович неожиданно для себя вдруг стал пылко — именно пылко — рассказывать, что инклюзы, образцы янтаря, внутри которых лепестки цветов, веточки деревьев, насекомые и пауки, некогда попавшие в жидкую клейкую смолу и навеки оставшиеся в ней, имеют большую ценность для науки. По ним можно воссоздать облик того таинственного леса, который рос миллионы лет назад, во времена динозавров!.. Инклюзы насекомых всегда стоили очень дорого. Известно, что еще в начале нашей эры финикийские купцы платили за такой экспонат 120 мечей и 60 кинжалов, а это была самая большая ценность в те времена… Сегодня такой янтарь стоит десятки тысяч долларов.

Тамара Сергеевна слушала с улыбкой, быстро заполняя медицинскую карту. Путь из поликлиники домой прошел в терзаниях. Олега Александровича мучили мысли, что он нес чепуху, бахвалился и вообще выглядел идиотом. Из чего можно было сделать вывод, что женщина если не поразила, то задела. Следующего визита в поликлинику он ждал с нетерпением и страхом одновременно. Она встретила его как доброго знакомого, была приветлива, мила. А он уже думал о новой встрече. И когда она сказала, что пора и выписываться, хотя ходить к кардиологу теперь придется регулярно, он вдруг выпалил:

— Можно я к вам лучше буду ходить?

Она чуть заметно улыбнулась:

— Ну, ко мне вам все равно заходить придется. Но к кардиологу запишитесь обязательно.

Олег Александрович встал, потоптался у стола и вдруг бухнул, замирая:

— А давайте увидимся… вечером! Я вам свою коллекцию покажу, там есть удивительные вещи… Я живу тут рядом, буквально через дорогу.

Она внимательно посмотрела на него. Даже чуть прищурившись:

— Хорошо. Я заканчиваю в семь.

В дверь заглянула какая-то сварливая старуха. Злобно проскрипела:

— Доктор, уже мое время.

Олег Александрович, боясь, что она может передумать, попрощался до вечера и выскочил на улицу. Шел, ничего не видя перед собой, и вдруг с ужасом вспомнил, что они так и не договорились, где встретиться. Потом сообразил, что можно подойти к концу смены. И тут же удивился сам себе — перепугался, что не увидит ее, всерьез.