Опер печального образа - Дмитрий Вересов Страница 27

«Известно, — говорил я себе, — что все или, во всяком случае, большинство современных комедий, основанных на вымысле, равно как и на событиях исторических, — гиль и что в них нет ни складу, ни ладу, а между тем чернь смотрит их с удовольствием, одобряет их и признает за хорошие…»

В этом месте Петербурга Аня еще никогда не бывала. Она даже не замечала раньше, что за Кировский универмаг уходит не тупиковая дорожка, а целая улица. Сначала она шла вдоль промышленных корпусов и НИИ, мимо проходных, навесных переходов, металлических ворот. Потом пошли двухэтажные домики, построенные еще пленными немцами. Нищета их жителей была видна даже через глухие стены и плотно занавешенные и покрытые слоем пыли окна. Но некоторые домики уже нашли новых хозяев, у них обновили фасады, вставили в окна стеклопакеты, рядом разбили клумбы, газоны, припарковали иномарки. Фразеологизм «стояли особняком» относился к ним буквально.

Аня все время забывала номер дома, в котором помещалась редакция «Арлекина», останавливалась, рылась в сумочке, произносила цифру вслух. Потом шагала дальше, с любопытством озираясь по сторонам, словно в незнакомом городе, чтобы у следующего дома опять рыться в сумочке в поисках цветастого обрывка. На одном из домов счет оборвался, заброшенный садик не имел номера. Зато в самом его центре был круглый пруд, который напомнил Ане дом художника Василия Лонгина, ее свекра по первому мужу.

Она свернула на почти затопленную лужами тропинку и пошла по узеньким песчаным островкам. Пруд был на редкость неживописным. Рядом с ним не было ни кустов, ни скамеечек. Он был похож на большую воронку от снаряда, заполненную водой. И хотя, как известно, снаряд в одну воронку два раза не падает, тополя и осины держались от него подальше.

Аня вышла на бережок, посмотрела на грязную воду. С противоположной стороны пруда она увидела торчащие из воды металлические поручни, как в бассейне. Это было так необычно, что девушка обошла пруд вокруг, собирая на подошву еще прошлогодние перепрелые листья. При ближайшем рассмотрении поручни оказались спинками армейской кровати. Она стояла прямо в пруду, и вода едва покрывала пружинный матрац.

Она представила человека, который проснулся утром, сел на кровать. Ногами нашарил под водой домашние тапочки. Хотел умыться, но вспомнил, что он и так всегда мокрый. Тогда он вышел на берег и пошел на работу в один из соседних НИИ, оставляя за собой мокрый след.

Садик был ограничен с одной стороны бетонным забором, на котором Аня, несмотря на близорукость, увидела нарисованную белой краской кошачью или собачью морду. Она хотела уже выбираться из этого сырого и неуютного садика, как вдруг стукнула себя по лбу и обругала за тупость. На заборе была изображена театральная маска (намек на Коломбину, персонаж театра масок), а не морда с острыми ушами.

Аня шла вдоль забора от одной нарисованной маски к другой. Наконец, вместо белой рожицы она увидела черный металлический домофон. Аня не любила переговорных устройств, потому что никогда не могла разобрать доносящееся оттуда нечленораздельное бульканье. И на этот раз она услышала два открытых слога, значение которых мог угадать разве что человек, знакомый с азбукой Морзе.

— В редакцию «Арлекина», — наобум проговорила Аня. — Принесла заметку про…

В домофоне послышался точно такой же звук. Аня хотела повторить фразу, поменяв жанр своего материала на более солидный, а не из «Каникул в Простоквашино», но дверь щелкнула. Аня оказалась в маленьком дворике. Почему-то ей в голову пришло определение «испанский».

Перед ней была точно такая же дверь с домофоном, но уже в стене розового двухэтажного домика. Аня постояла немного, ожидая, что открывший ей один раз, откроет и во второй. Но дверь не поддавалась. Пришлось опять жать на кнопку и слушать ту же телеграфную азбуку, воспроизводимую человеческим голосом.

Аня еще раз повторила цель своего визита, но второй кордон оказался то ли строже, то ли тупее. Морзе чего-то от нее хотел. Это вывело Аню из себя. Она наклонилась к решетке домофона и четко проговорила:

— Вы заказывали девушку по вызову. У меня повременный тариф, время пошло. Вы уже наговорили на двадцать долларов.

Над самым ее ухом открылась форточка. Оттуда высунулся камуфляжный козырек.

— А чего двадцать долларов-то? — его живая речь едва ли была четче домофоновской. — Так бы сразу и сказала. Ты к кому?

— К заместителю редактора, — брякнула Аня наобум.

— Проходи.

Но все оказалось не так-то просто. Аня вошла в коридорчик перед будкой охранника, но дальше ей дорогу преградил метрополитеновский турникет.

— Сейчас он тебя встретит, — пояснил охранник. — Без сопровождения у нас ходить посторонним не принято.

— Понимаю, режимный объект, — сказала Аня. — Секретные технологии копания в грязном белье.

Охранник, видимо, не все понял из ее ответа, но все равно хотел ответить, но тут за турникетом показался усатый мужчина в рубашке и ярком галстуке в розовый горошек.

— Вы вместо трупа? — спросил он будничным, усталым голосом.

Аня вытаращила на него глаза. Наверное, этим она немного подправила зрительный фокус, потому что узнала в усатом мужчине своего однокурсника Костю Михалева, ее неудавшегося ухажера и, по его словам, вечного поклонника. Аня вышла из тени, и Костя стал совершать танец какой-то экзотической птицы с яркой грудкой в розовый горошек.

— Вот так номер! Вот так встреча! Лонгина!.. Уже Корнилова? Хотя бы на денек Михалева! Ну, на полчасика. Вова, открывай рога. Дай обнять родного человека!

Вообще-то Аня не ожидала от Кости такой бурной реакции. На втором курсе университета он ухаживал за ней довольно холодно и расчетливо, в основном, произнося с придыханием названия престижных мест города, в которые он был вхож, и фамилии влиятельных людей, с которыми был на короткой ноге. Аня тогда была совсем юной, провинциальной, подрабатывала гардеробщицей, но завоевать ее сердце одними назывными предложениями, да еще состоящими из имен собственных и закавыченных слов, было невозможно.

— Как я рад видеть родное лицо! Сразу вспоминаются золотые времена, когда мы еще верили в силу слова, в правдивость информации, в разнообразие публицистических жанров! Как все изменилось с тех пор в худшую сторону. Но зато как похорошела ты…

Михалев загнул такой долгий комплимент, что Аня с некоторой грустью стала вспоминать назывные предложения Кости-второкурсника.

— Кабинет у меня отдельный, — они подошли к двери с важной табличкой «Редакторат», — только секретарша у нас с главным одна на двоих.

Михалев распахнул дверь, и Аня вошла во владения «общей» секретарши. Рыжая девица сидела на распутье между двумя кабинетами, в окружении оргтехники.