Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш Страница 27

Сам по себе этот факт не смог бы его сильно огорчить. Он не был чересчур честолюбив и чувствовал себя гораздо лучше в войсках, чем в бюро за письменным столом. Он любил кавалерию — она была его жизнью, его страстью, его прошлым и будущим. Что он ненавидел, так это Галицию.

Правительство, в своих безуспешных попытках спаять население монархии, состоящее из многочисленных национальностей, в единую нацию, в числе других мероприятий практиковало посылать венгерские, например, полки стоять в Галиции, австрийские — в Сараево, полки из Словении — в Зальцбурге, а чешские — в Дебрецене. Это, по замыслу правительства, должно было способствовать укреплению двухсторонних братских отношений, но на самом деле вызывало у военных как острую тоску по родине, так и лютую ненависть к каждому клочку чужой земли и к каждому жителю, за исключением молодых особ женского пола. Сознание того, что он некоторым образом является участником крестового похода, никоим образом не уменьшало отчаяние обер-лейтенанта фон Хедри. А тот факт, что он к тому же потерял Лебовица, делало его страдания бесконечными.

Лебовиц был его домашним евреем, лучшим из всех, кто у него был. Худой человечек неопределенного возраста, он был умен, изворотлив, понимал все с полуслова и был неутомим. Они познакомились в тот день, когда Хедри вышел из поезда Вена — Гродек — Тарнополь и не нашел ни носильщика для своего багажа, ни фиакра, который отвез бы его в город. Лебовиц ехал этим же поездом в третьем классе — он возвращался с похорон из соседнего городка. Увидев, что молодой офицер находится в затруднении, он немедленно взялся за дело. Тут же нашлись машина для господина обер-лейтенанта и повозка для его багажа. В лучшем отеле была снята комната, доставлена коробочка с порошком от клопов, чтобы обеспечить спокойный сон, на следующий день была найдена приличная квартира с ванной и отдельным входом, а также рекомендательные письма в закрытые бордели Тарнополя и Пршемышля.

И вот это сокровище теперь решило покинуть родную Галицию и отправиться в Соединенные Штаты. Для обер-лейтенанта это стало полной неожиданностью, но для Лебовица и большого числа его единоверцев это было результатом долгих приготовлений. Двадцать три человека, некоторые со своими семьями, присоединились, себе на радость и на горе, к молодому раввину, организовавшему этот массовый исход. У большинства были родственники в Америке, и они считали, что рискуют немногим. Лебовиц в этой чужой стране не знал ни единой души, но он был первым, кто присоединился к этой группе. Когда Хедри пытался его отговорить, рассказывая кровавые истории о зверствах индейцев или про ужасы Дикого Запада, Лебовиц только смеялся.

— Господин обер-лейтенант, да мне, нищему, который двадцать лет на побегушках у военных, чтобы только на хлеб насущный заработать, индейцы ангелами покажутся. — И тут же поспешил добавить: — Конечно, я говорю об уланах, а не о гусарах. Уланы и поляки нас, евреев, терпеть не могут. Венгерские господа относятся к нам лучше и никогда не колотят, когда они трезвые.

Прошло уже десять дней, как он уехал. Хотя Лебовиц поручил своему племяннику заботиться о господине обер-лейтенанте, Хедри чувствовал себя осиротевшим. Племянник был тощим юношей с вечно мокрым носом, который за десять дней ни разу не сменил рубашку, не вычистил ботинки и не воспользовался носовым платком.

Придя домой, Хедри испытал замешательство и понял, что его мечты о горячей ванне отодвигаются на неопределенное время. Его ожидал унтер-офицер с приказом немедленно явиться к командиру. Идигес, его конь, уже стоял под седлом, накрытый попоной, во дворе. Обер-лейтенанту показалось, что и в глазах лошади отразилось его собственное недовольство. «Идигес» по-венгерски означало «нервный», и животное полностью оправдывало свою кличку. От всего, что двигалось — будь это орудие, велосипед, автомобиль или приближающийся к Идигес еврей, — он шарахался и вставал на дыбы, если не чувствовал по бокам шенкеля обер-лейтенанта. Тогда он был смирным как овца, хотя Хедри никогда грубо с ним не обращался. У него был особый дар быстро находить общий язык с лошадьми. С людьми так было не всегда.

Начинало моросить, и темнота уступила серому рассвету, когда он подъехал к казарме.

Кабинет командира находился на втором этаже мрачного двухэтажного здания недалеко от ворот. Дежурный по штабу фельдфебель немедленно доложил о нем.

Граф Петофи был высокий, властного вида человек, обладавший, по слухам, самой прямой спиной и самым большим носом в австро-венгерской армии. От стального взгляда его голубых глаз самых бывалых гусар бросало в холодный пот. Хедри решил, что его ожидает порядочная взбучка за вчерашнюю попойку. Он был сильно растерян, когда увидел, что эти беспощадные глаза смотрят на него почти по-отечески. «Всемилостивый боже, — подумал он, — кто-то умер в нашей семье! Мама? Боже, сделай, чтобы это была не мама! Я ей уже сколько недель не писал!»

Тут он заметил, что полковник в своем кабинете был не один. Капитан, которого он до этих пор никогда не видел, поднялся и представился как военный юрист Кунце.

— Капитан Кунце является аудитором военного суда в Вене и расследует одно преступление. Вам будут заданы вопросы, постарайтесь на них ответить в полном объеме, — указал Хедри полковник. — Потребуется помощь, обращайтесь. Я сказал капитану, что вы один из моих лучших офицеров и готов за вас поручиться.

«Удивительно, — подумал Кунце, — австрийский полковник в Линце и венгерский полковник в Гродеке реагируют абсолютно одинаково, когда один из их людей попадает под подозрение. Может быть, это некий вселяющий надежду знак? Значит ли это, что монархия на самом деле становится единой нацией, а не мозаикой из разных народов? И что она не обречена на медленный распад или, наоборот, взрыв, вызванный химическим взаимодействием таких разных рас, вынужденных жить вместе? И что именно армия является той властью, которая обеспечивает их совместную жизнь если не навечно, то по меньшей мере на следующие сто лет?»

Капитан вынул из своего бумажника конверт и протянул его Хедри.

— Вам знаком этот конверт, господин обер-лейтенант?

Хедри растерянно посмотрел на него.

— Так точно, господин капитан. Это мое письмо к покойному капитану Мадеру.

— Почему вы послали ему письмо?

— Мы были друзьями. Когда я узнал, что он переводится в Генеральный штаб, я поздравил его.

— Невзирая на то, что вас при этом обошли?

Кровь прилила обер-лейтенанту к лицу.

— Я не понимаю, господин капитан, какое это имеет отношение к моему письму Мадеру.

Кунце на секунду закрыл глаза. Он никогда не мог спать в поездах, а поездка в Гродек была долгой и утомительной.

— Вы уезжали из Гродека после тринадцатого ноября?

— Нет, господин капитан.

— А как же получилось, что ваше письмо Мадеру было отправлено в Вене, утром четырнадцатого ноября?

— Его отправил мой домашний еврей, когда он был в Вене по пути в Америку.

Кунце удивленно поднял брови.