Невероятные приключения Шарлотты Бронте - Лора Джо Роулэнд Страница 27

Пожилой констебль сделал быстрый выпад в мою сторону, вырвал у меня кинжал и заломил мне руку за спину. Я закричала от боли и негодования.

— Это ошибка! — вопила я, пока меня волокли вниз по лестнице. — Я невиновна!

Полицейский рассмеялся:

— Все вы так говорите.

* * *

Констебли отвезли меня в грязный местный участок и заперли в маленькой комнате. В течение всей показавшейся мне нескончаемой ночи полицейские начальники допрашивали меня, стращали, увещевали и требовали признаться в совершенных преступлениях. Я чувствовала себя такой измученной и опустошенной, что готова была подписать любое признание, лишь бы все это кончилось, однако раз за разом находила в себе силы настаивать на своей невиновности. Наконец они оставили меня в покое. Я возблагодарила Бога за удачу: когда я назвала им свое имя, оно им ничего не сказало, они не знали, что Шарлотта Бронте — это Каррер Белл, знаменитая писательница. Я содрогнулась при мысли, что было бы, если бы знали. «Каррер Белл арестована за убийство! — вопили бы заголовки с первых страниц всех газет. — Не она ли и есть уайтчепелский Джек-потрошитель?»

Ближе к рассвету ко мне явился католический священник. Он принес одеяло, чтобы я могла прикрыть свои окровавленные одежды, и предложил поговорить. Хотя в силу воспитания я не доверяла католикам и подозревала, что его послала полиция выудить из меня признание вины, я была благодарна ему за визит. Это было единственное доброе лицо, которое я увидела с момента ареста, и когда я поведала ему, что произошло в доме Катерины, он сказал, что верит мне.

— У вас есть друг, который может вам помочь? — спросил он.

— Да. Его зовут Джордж Смит. Он живет в доме семьдесят шесть на Глостер-террас.

— Я съезжу к нему и расскажу, что случилось, — пообещал священник.

Утром полицейские посадили меня в тюремный фургон — длинную крытую повозку, запряженную черными лошадьми. Моими спутницами оказались семеро уличных женщин. Ноги у нас были скованы цепями, чтобы мы не могли убежать. Пока фургон тащился через Лондон, они распевали похабные песни и выкрикивали непристойности в адрес проходивших мимо мужчин. Я испытывала такое унижение, что хотела умереть.

Как я жалела теперь о том, что поехала к Катерине! Конечно, я была рада, что получила от нее информацию, но какой ценой! В своем потрясенном состоянии я не могла сообразить, способна ли эта информация снять подозрения со Слейда и поможет ли это теперь чем-нибудь мне самой.

Мы подъехали к Ньюгейтской тюрьме — массивному кирпичному сооружению, располагавшемуся неподалеку от Олд-Бейли. Меня тошнило от страха, потому что я была наслышана о том, какой дурной славой пользуется это место, набитое растленными опасными преступниками. Его репутация привлекала зевак, и теперь толпившихся снаружи. Они глумились над нами, когда нас выводили из фургона, и я опустила голову, мне было стыдно так, словно я и впрямь была виновна.

Двое охранников провели нас через ворота во внутренний двор, окруженный высокими стенами с зарешеченными окнами. Они сняли с нас цепи и передали трем женщинам-надзирательницам, приказавшим нам раздеться догола. Обнажение перед незнакомыми людьми даже моего пола уже само по себе было тяжелым испытанием для моей скромности, но я видела еще и мужчин, подглядывавших за нами из окон, и, хоть была рада избавиться от своей окровавленной одежды, заплакала от унижения.

Надзирательницы отобрали у меня книгу, а у моих спутниц — несколько ножей, выстроили в шеренгу перед водяными шлангами и заставили мыться. У меня по коже побежали мурашки при мысли о том, какую заразу я могу подхватить от других женщин-заключенных. Потом надзирательницы выдали нам тюремную форму — синие платья, передники в сине-белую клетку и белые муслиновые капоры. После того как мы оделись, нас повели в здание тюрьмы.

Галереи с выходящими на них камерами тянулись на три этажа вверх, до самой стеклянной крыши. В воздухе стоял специфический запах женских выделений. У меня перехватило горло и свело желудок, я старалась не дышать. Все пространство заполняло эхо приглушенных голосов и шарканье ног — по обширной площадке, находившейся под галереями, по кругу ходили сотни женщин. Когда нас завели в гущу этого коловращения, они уставились на нас. Среди них были как совсем еще девочки, так и матерые старые преступницы. Многие из них стали выкрикивать непристойные приветствия или оскорбления. Выстроив всех в затылок, нас повели завтракать. Подойдя к стойке, я получила кусок хлеба и миску жидкой овсяной каши. Еда была скудной по количеству, серой на вид и кислой на вкус. Сквозь унижение во мне прорастала ярость. Я была законопослушной гражданкой, автором бестселлера. Я не заслуживала такого обращения!

Но в жалобах на судьбу мало проку; надо было терпеть, пока не придет избавление. Двигаясь вдоль столов, за которыми завтракали осужденные, я заметила свободное место и хотела было поставить на него свою миску, но одна из женщин сказала:

— Сюда нельзя.

Я попыталась сесть где-нибудь еще, но мне везде говорили: «Сюда нельзя». Со мной проделывали то же самое, что в школах проделывают с девочками-новичками. Вскоре я оказалась единственным человеком без места и стояла посреди зала с миской в руках, под направленными на меня со всех сторон взглядами.

— Садись сюда. — Женщина, которая произнесла это, похлопала по скамейке рядом с собой. У нее была кряжистая фигура и лицо профессионального боксера, потерпевшего слишком много поражений. Ее нос, похоже, был сломан и сросся кое-как. Проницательный взгляд на широком лице с усиками над верхней губой дополнял портрет.

Я боялась ее, но села и вежливо поблагодарила:

— Спасибо.

Женщина ухмыльнулась и передразнила мое произношение. С первого же слова я обнаружила свою принадлежность к другому классу общества и поставила себя в положение чужачки.

— Меня зовут Полл, — сказала боксерша. — А тебя?

— Шарлотта, — ответила я.

— Если ты не собираешься есть свою порцию, Шарлотта, я возьму ее себе, — вмешалась юная блондинка, сидевшая по другую сторону от Полл. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не постоянная ухмылка, кривившая губы. Она быстро протянула руку мимо Полл и ухватила мой кусок хлеба.

Полл ударила ее по руке и сказала:

— А ну, поостынь, Мейзи. — Похоже, она была здесь за главную. Обращаясь ко мне, она спросила: — Ты здесь за что?

— Я не сделала ничего предосудительного, — ответила я. — Я не должна была бы здесь находиться.

Все сидевшие вокруг разразились хохотом.

— Мы тоже, — сказала Полл. — Но мы здесь. И ты тоже. Так за что же ты сюда попала?

— За убийство, — нехотя призналась я.

— Нет, правда?! — переспросила Мейзи и, так же как все остальные, уставилась на меня с благоговейным уважением.

Злобный взгляд сделал лицо Полл еще более грозным.

— Никакая ты не убийца! Это я — убийца! — выкрикнула она, ударив себя кулаком по обвисшей груди. — Я зарезала того сукина сына — надсмотрщика, который побил меня, когда я работала в богадельне. После суда и приговора меня повесят. — Она явно гордилась своим особым статусом, который имела среди товарок, поскольку совершила самое серьезное и жестокое преступление, и не желала, чтобы кто-то потеснил ее с почетного места. — А ты брешешь.