Пророчество - С. Дж Пэррис Страница 27

Маленькое зеркальце показалось мне наименее интересным из трех загадочных предметов. Я повертел его в руках, но ничего не обнаружил. Оправа из черепахового панциря была так старательно отполирована, что в ее коричневой глади можно было разглядеть свое лицо столь же отчетливо, как и в стекле с серебряной подложкой. Не добившись толку от зеркала, я отложил его в сторону и открыл флакончик с духами. Едва я поднес его к носу, как понял, чем так возмущалась Эбигейл: из-под аромата розовой воды пробивался горький, кислый растительный дух, аж в дрожь бросило. А вот в другом Эбигейл, скорее всего, ошиблась: вряд ли даритель не разбирался в духах. По всему судя, это был человек со вкусом и достаточно щедрый, с какой бы стати он одарил свою возлюбленную столь малоаппетитными духами? Наклонив флакон, я слегка смочил кончик пальца бесцветной жидкостью и поднес его к губам, но, прежде чем я успел лизнуть, меня отвлек громкий стук в дверь.

— Бруно! Вы там?

Опять Дюма. Я торопливо затолкал подарки обратно в мешочек и в спешке уронил зеркало на пол — послышался зловещий треск.

— Минутку! — Чертыхаясь про себя, я поднял зеркало, с огромным облегчением убедился, что стекло не разбилось, падение повредило только рамку: она как будто расшаталась, и мне показалось, что стекло может из нее выпасть.

Рассматривать зеркало внимательнее было некогда, я сунул мешочек под подушку и отворил дверь, впустив Дюма. Он остановился у самого порога, ломая руки, выражение лица — точь-в-точь спугнутый заяц.

— Господин посол требует вас к себе. Не знаю зачем. Как вы думаете, он прознал о наших… — Он запнулся, страшась даже выговорить слово.

— О нашем деле? Зачем же сразу предполагать худшее, а? — Я от души хлопнул его по плечу — авось ободрится — и браво прошел мимо него в коридор, хотя, признаться, и меня слегка обеспокоило известие, что Кастельно требовал меня к себе еще с утра.

Дюма застыл на месте, глядя, как я запираю дверь своей комнаты, а я всегда ее запираю, в надежде сохранить свои тайны.

Кастельно оторвался от бумаг, когда я вошел в его кабинет, и посмотрел на меня озабоченно, однако без гнева:

— Бруно! Вас не дозовешься! Садитесь, прошу вас! — Он указал на кресло возле пустого камина, выложенное гобеленовыми подушками.

Дюма переминался с ноги на ногу у меня за спиной, не зная, уйти ему или остаться. Кастельно вывел его из сомнения:

— Вас, Леон, кажется, работа ждет?

Дюма забился за свой маленький столик в углу. Кастельно махнул рукой в его сторону:

— Пусть вас не смущает присутствие Леона. У меня от него секретов нет, верно, Леон? — Он улыбнулся своей милой искренней улыбкой, а Дюма смог лишь выжать из себя нечто вроде кашля или тихого хрипа.

Повернувшись на миг спиной к послу, я пригвоздил злосчастного дурака грозным взглядом. В жизни не видел, чтобы человек до такой степени выдавал себя каждым жестом, самим выражением лица. Ему бы поучиться лицемерию у Курселя, тогда наше «дело» не подвергалось бы опасности.

— Стаканчик вина выпьете? — Кастельно потянулся к венецианскому графину.

Я отказался: час, мол, еще слишком ранний. Посол разочарованно глянул на меня, однако налил себе щедрую порцию и, подтянув кресло, уселся напротив меня.

— Последние дни я все хотел поговорить с вами, Бруно, — заговорил он, но сделал паузу, чтобы отхлебнуть изрядный глоток. — Понимаю, то, что вы услышали вчера за ужином, не могло вас не смутить.

— Если я не ослышался, мсье, это звучало так, словно лорд Генри Говард пытается разжечь войну.

Кастельно тяжко вздохнул. Вид у него усталый, впервые с тех пор, как мы знакомы, я разглядел на его лице приметы возраста. Хотел бы я знать, интриги шотландской королевы так на него подействовали или возвращение молодой жены?

— Вы не ослышались. Моя жена, как видите, горячая приверженка герцога Гиза, но я хотел объяснить вам, что сам я отнюдь не сочувствую подобным замыслам и король Генрих тоже их не одобряет, хотя в данный момент ему приходится нелегко. Мне нужна ваша помощь, Бруно: когда они пустятся болтать о вторжении, я хочу слышать ваш призыв к терпимости, дипломатии, переговорам. Будьте на моей стороне, мы не должны их спугнуть, но при этом надо делать все, чтобы призвать их к миру и терпению.

— Похоже, они решили, что хватит уже терпеть, — заметил я.

— Хм… — Кастельно, запрокинув голову, осушил бокал и покачал головой. — Если б Елизавета не заупрямилась и согласилась на брак с герцогом Анжу, тогда прочный союз между нашими странами был бы обеспечен. Но теперь я понимаю, она попросту нас дурачила. Никогда и не думала выходить замуж. Очень мудро с ее стороны.

Заключительные слова посол произнес с таким жаром, что нетрудно было догадаться, его мысли переключились с королевы на собственный брак. Короткого знакомства с Мари де Кастельно хватило, чтобы заподозрить: душевного мира Кастельно в этом союзе не обрел.

— Генри Говард пользуется большим влиянием в этой стране, как герцог Гиз во Франции, — продолжал Кастельно. — Оба они настолько могущественны, что внушают опасения даже своим суверенам. И все же не так могущественны, как им бы хотелось. Вот почему они пытаются заключить тайный союз с Испанией, получить золото и осуществить свой замысел.

— Католическая реконкиста?

— Знаю, Бруно, вы не из фанатичных приверженцев Рима, — продолжал Кастельно, подавшись вперед и пронзая меня взглядом больших печальных глаз. Пустой бокал был зажат у него в ладонях. — Но за приливом следует отлив, протестантская вера слабеет и во Франции, и в Нидерландах, и на этом острове. Свой срок она цвела, но закрепиться ей не по силам. Пари готов держать: к концу этого бурного века о Реформации будут вспоминать как об эксперименте, как о предостережении нашим сыновьям и дочерям. Все знамения предвещают наступление новой эры. Нужно быть наготове.

— Значит, по-вашему, война неизбежна? — Я потер лоб, недоумевая. — В таком случае зачем спорить с этими людьми?

— Не совсем так. Неизбежным я считаю восстановление католицизма, — отвечал он, и лицо его сделалось строгим. — Король Генрих дал парижским протестантам чересчур много воли, и теперь он вряд ли сможет противостоять герцогу Гизу. Но, быть может, еще удастся убедить обоих суверенов покориться католицизму — без войны. Вот на что я уповаю. Теперь вы видите, в каком я затруднении, Бруно: я не могу чересчур решительно воспротивиться планам вторжения, ибо власть в Париже в любой момент может перейти к Гизу, не могу я согласиться и на вторжение от своего ли имени или от имени Франции. Как дипломат, я обязан до конца испробовать мирные средства и призывать к этому все стороны. — Он покачал головой, не на шутку озадаченный, и отвел взгляд к окну.

Я стал догадываться, о чем говорил Фаулер, осуждая Кастельно за старание угодить всем сразу.

Не успел я еще вполне продумать ответ, как вдруг дверь распахнулась с такой силой, что чуть косяки не отлетели. Появившийся на пороге человек занял весь проем: руки сложены на широкой груди, черная борода воинственно топорщится, а взглядом он мог бы сдирать краску с висевших на стене портретов. Дюма вжался в свой угол, словно пытаясь превратиться в невидимку. Кастельно, как опытный дипломат, тут же прогнал все морщины с лица и поднялся, обратившись к гостю по-испански: