Шестьдесят смертей в минуту - Андрей Троицкий Страница 27

Радченко поблагодарил словоохотливого собеседника и, пообещав позвонить в другой день, дал отбой. Некоторое время он обдумывал полученную информацию и решил, что толку от нее никакого.

Когда соединили с Москвой и трубку взял Чарли Хейнс, Дима задал ему несколько коротких вопросов и получил столь же лаконичные ответы. Известий от Джейн по-прежнему нет. Новостей от московских ментов не поступало. О фирме «Коринф», что в Джизаке, Чарли никогда не слышал. Видимо, подпись Джейн на финансовом документе – это недоразумение, которое должно как-то разъясниться.

– У нее есть право заключать соглашения с юридическими лицами, – замялся Чарли. – Она может самостоятельно привлекать независимых экспертов или поручать определенные работы иностранным организациям и оплачивать их, для таких целей в нашей фирме существует специальный банковский счет.

– Джейн имела право снять с этого счета десять тысяч долларов, чтобы рассчитаться с доверенным человеком наличными? И не спросить вашего разрешения?

– Да, такой суммой она может распоряжаться, не ставя меня в известность, – ответил Чарли. – Ну, если возникнет срочная необходимость. Впрочем, позже все равно придется отчитаться за потраченные деньги.

Второго соединения с Москвой пришлось дожидаться недолго, всего полчаса. Голос Диминого начальника господина Полозова звучал бодро. Но хорошее настроение испортилось, когда он выслушал рассказ Радченко. Во избежание утечки информации через телефонистку Дима перешел на английский язык, благо собеседник в свое время учился в Англии.

– Говоришь, труп, что нашли в гостинице «Баскунчак», хотят повесить на тебя? – переспросил он. – Ситуация скверная.

– Но некритическая, – добавил Радченко.

– Так или иначе, придется сворачивать дело. Сначала надо тебя вытащить из Таджикистана. Это самое главное. Провести двадцать пять лет в тамошней тюрьме только за то, что ты оказался не в том месте не в то время, – слишком круто. Ты наверняка слышал, что собой представляют местные тюрьмы. Одно скажу: там до сих пор сохранились земляные ямы. И другая восточная экзотика.

– Значит, уезжать?

– Только не делай вид, что очень опечален этим обстоятельством. Слушай и запоминай. Возьмешь билет до Термеза на ночной «скорый». Оттуда на Каган и дальше до Ташкента. Там на твое имя будет заказан билет до Москвы.

– Я хочу остаться, – твердо сказал Радченко. – Если уеду, взамен придется присылать другого человека. Пока он найдет концы, поймет, что к чему… Время упустим. Сейчас шансы найти Джейн Майси я расцениваю как не слишком высокие. Но они есть. А через три-четыре дня наши акции упадут до нулевой отметки. Короче, я остаюсь.

Дима положил трубку и, оказавшись на улице, подумал, что потратил много времени, рисковал жизнью, но не продвинулся в своем расследовании ни на шаг. Мало того, свет в конце тоннеля даже не маячит. Ко всем удовольствиям, его подозревают в убийстве гостиничного вахтера. След Джейн простыл. И неизвестно, жива она или…

Ночь Девяткин провел на даче Тоста. Оперативники перевернули дом вверх дном, нашли пистолет Макарова со спиленными номерами, помповое ружье турецкого производства, две гранаты «РПГ-5», коробку с патронами девятого калибра к пистолету и охотничий нож со следами крови то ли животного, то ли человека. Оружие изъяли, понятых отпустили.

Девяткин, успевший подремать на кушетке в мансарде, сел за руль служебной машины и отправился в одно из районных управлений внутренних дел, куда вчера по его приказу доставили гражданку Зенчук Людмилу Ивановну.

В дежурной части на стульях, стоящих в ряд, дремал Саша Лебедев. Два местных офицера резались в карты. При появлении Девяткина игру свернули, Лебедев проснулся и отдал короткий рапорт: Зенчук отдыхает в одном из следственных кабинетов, разговаривать ни с кем не хочет, грозится написать жалобу в прокуратуру.

– Ругается очень, – добавил старлей. – Уши вянут слушать.

– Правильно делает, что ругается, – одобрил Девяткин. – Другая барышня на ее месте давно бы эту жалобу написала. Так и так, шла по улице, за моей спиной менты начали перестрелку, убили человека в темных очках и еще какого-то старика прохожего, устроили обыск на даче, а меня бросили в сырой подвал, хотя я предупреждала, что страдаю хроническим насморком. Прокурор прослезится от жалости к бедной женщине и примет меры. Нам объявит по выговору, а перед Зенчук придется долго извиняться.

Дежурные офицеры засмеялись.

– Ну, вы ей жизнь спасли, – сказал Лебедев, – сами чуть на пулю не нарвались. Я это к тому, что в любом человеке, в самой пропащей душе должна быть хоть капля благодарности. Ей жизнь спасают, а вместо «спасибо» – одна ругань. Она говорит, что мы не имеем права держать ее здесь без предъявления обвинения, что слова не скажет без адвоката. Ну и так далее…

– Насчет капли благодарности в человеческой душе – это только красивые слова, – отрезал Девяткин. – Зенчук нас благодарить не за что. Момента своего спасения она не видела и свято верит, что стрельбу менты подстроили. Кстати, ты два дня назад зарплату получал? Очень хорошо. Тогда готов с тобой поспорить, что через полтора часа я сниму показания с гражданки Зенчук и отпущу ее под подписку о невыезде. Уходя, она скажет: «Большое спасибо, гражданин начальник». Или что-нибудь в этом роде.

– Она не знает слова «спасибо», – покачал головой Лебедев, – и никаких показаний давать не станет. Даже под дулом пистолета. На сколько спорим?

– Ну, давай так: чтобы в пересчете на доллары вышла сотня. – Девяткин протянул руку. – Вот офицеры будут свидетелями. Потянешь сотню?

– Я-то потяну, – взял ладонь Девяткина в свою Лебедев, – но вы на деньги влетите.

– За меня не бойся, – ответил Девяткин. – Засекай время. В шесть тридцать утра чтобы мои деньги, то есть пока еще твои, тут вот на столе меня дожидались.

Он захватил бланки протокола и ушел. А Лебедев отправился в продуктовый магазин, работавший круглые сутки. Вернулся с батоном свежего хлеба, молоком и вареной колбасой. Дежурные офицеры заварили чай, Лебедев выпил молока, перекусили бутербродами. Втроем сели играть в карты.

Время летело быстро. За час в отделение поступило два звонка. Пьяный муж избил жену, потом пригрозил ее прирезать, но не успел, пошел на кухню за ножом, упал в коридоре и заснул. А за два квартала отсюда наркоман пытался покончить с собой, спрыгнув с крыши двадцатиэтажного дома, но приземлился на балконе девятнадцатого этажа. Головой сломал велосипед, стоявший на балконе, и теперь лежит и просит о помощи. По вызовам выехал дежурный наряд, а карточное сражение продолжалось.

Ровно через полтора часа в комнату вошел Девяткин, мрачный как туча. Он даже не стремился скрыть своего разочарования. Разорвал исписанный до середины бланк протокола и выкинул бумажки в корзину. Усевшись у окна, достал бумажник, положил на стол деньги и сказал:

– Ну, чего смотришь, Саша? Бери.

– Крепкий орешек? – Старлей засунул купюры в бумажник, спор у Девяткина он выигрывал впервые. – Я сразу сказал: надо ее бы в камере подержать трое суток, а уж потом разговаривать.