Куда смотрит прокурор? - Александр Звягинцев Страница 27

Он схватил меня за платье вместе с телом…

Из протокола допроса

Герард Гаврилович пребывал в отчаянии.

Он даже не мог себе представить, как пойдет к Тузу и объявит ему, что потерял документы для служебного пользования. Среди них были и весьма важные. Он обреченно перебирал в памяти в строгой последовательности все детали истории, в которую его втянул старик Кресало, пытаясь установить, на каком этапе это произошло.

Вот он ловит старика, уронив папку…

Вот тащит очумевшего от падения Кресало к машине…

Вот вспоминает про папку и бросается назад в парк…

И ничего не находит…

А ведь прошло всего ничего с того момента, как он взвалил на себя обмякшего и бормочущего какую-то чушь старика! И главное – ему никто не попадался на встречу. Правда, должен был вернуться капитан Мурлатов.

Помаявшись в сомнениях, Герард Гаврилович наконец позвонил капитану. Прямо говорить о том, что потерял документы, он, конечно, не стал. Осторожно осведомился, не находил ли капитан черную папку с кое-какими бумагами, когда вернулся к березам? А может, кто сдавал такую папку в милицию?

Капитан, разумеется, сказал, что ничего не находил, иначе бы находка давно уже была в прокуратуре. И в милицию никто ничего не приносил. Но он сейчас специально обзвонит всех, кто дежурил, и уточнит.

– А что там было-то? Что-то серьезное? – участливо спросил капитан.

– Да нет, – корчась от стыда, солгал Герард Гаврилович. – Газеты да письмо из дома…

– Но все равно неприятно, я понимаю, – посочувствовал капитан. – А кстати, как там дело с кражей в церкви? Движется? Вычислили ирода?

– Движемся, – вяло сказал Гонсо. – Проводим экспертизы.

– Ну, экспертизы – это серьезно. У нас, боюсь, тоже ничего. Всю агентуру на уши поставили, но никто ничего не видел, ничего не слышал. Залег наш ирод…

Герард Гаврилович положил трубку еще в большем отчаянии. Жизнь представилась ему безнадежно и позорно законченной. Туз поймет, что он совершил глупость, когда проявил столько участия к такому безнадежному олуху. А уж что подумает Василиса, когда узнает, и думать не хотелось!

Все, он сам, своими руками, сломал свою жизнь. И лучшее, что он может сделать, – это уволиться и уехать. Потому что жить и работать в Лихоманске он больше не сможет. О его позоре узнает весь город. Да и в прокуратуре у него достаточно «доброжелателей», ревниво относившихся к тому, что Туз его явно выделял среди прочих. Тот же Драмоедов всех обзвонит и расскажет, как «этот любимчик сел в лужу»…

Сил сидеть дома и снова и снова вспоминать, как он опозорился, не было. Может, сходить в парикмахерскую, постричься для отвлечения от черных мыслей? Так иные грешники принимают постриг, чтобы отмаливать всю оставшуюся жизнь свои мерзкие деяния, подумал он. Постригусь, и прямо к Тузу с повинной на казнь.

В парикмахерской, едва усевшись в кресло, он тут же опять стал вспоминать всю эту жуткую бодягу, которая случилась с ним в парке. Проклятый старик Кресало вместе со своими теплыми ботинками опять безжалостно влез в его мысли.

Молодая парикмахерша, у которой под коротким халатиком ничего, кроме игрушечных трусиков, не было, прикусив от усердия нижнюю губу, трудилась над его головой. А Герард Гаврилович опять и опять ловил летящего вниз старика, потом тащил его на себе, поддерживая обеими руками, а черная папка оставалась лежать на земле…

Вот как раз в этот момент юная парикмахерша спросила, какой длины делать виски. Находящийся во власти сумрачных воспоминаний Герард Гаврилович, как человек конкретный, не задумываясь, выпростал руку из-под белой простыни, в которую был укутан, и резко поднял ее, чтобы пальцем указать, какую именно длину висков он предпочитает. Но рука его до виска так и не дошла, потому что угодила прямо под куцый халатик юной парикмахерши, склонившейся над ним. Рука скользнула по влажному от жары гладкому бедру, потом по круглой попке и взметнула невесомый халатик вверх, оголив все ее прелести.

От неожиданности девушка вскрикнула и выронила ножницы на пол. Все, кто был в парикмахерской, тут же обернулись в ее сторону и на какое-то мгновение замерли, глядя на стройные ножки и кукольную фигурку юной прелестницы.

И все бы на этом, глядишь, и закончилось, если бы в то же самое мгновение в дверях, ведущих в служебные помещения, не появилась могучая, как буйвол, бабища с зелеными волосами, которая несоразмерно тонким для своих мощных телес голосом принялась вопить, что она заведующая парикмахерской, а не дома терпимости, и потому не позволит всяким извращенцам своими грязными ручищами лазить под юбки подчиненных…

Тут же возник из очереди какой-то старикашка в мятой шляпе и влез в скандал:

– Знаю я его, он в прокуратуре работает, видел я его там!

– В прокуратуре? – разорялась заведующая. – Он что, думает, им в прокуратуре все дозволено? Как бы не так! Я сама Жана Силовича знаю. Он им такого не позволит. Мы с ним еще в райкоме партии рядом в президиуме сидели!

– Правильно! – подзуживал старикашка в шляпе, очевидно испытанный и закаленный временем кляузник. – При советской власти он бы себе такого не позволил – комсомолкам под юбки на глазах у всех лазить. Ему бы по рукам так надавали!