Апология здравого смысла - Чингиз Абдуллаев Страница 27

— Я только выполнял свой долг, — заметил Воеводов, — иничего особенного не сделал. А в Словению я поехал на следующий год.

— Извините, что я вас побеспокоил. Спасибо, что уделили мнестолько времени. — Дронго убрал аппарат. Кажется, Воеводова можно смелоисключать из числа подозреваемых.

Несмотря на то что они находились почти в центре города,доехать до Тверского вовремя не смогли. Они подъехали к условному месту,опоздав на восемь минут. Сидорин уже нетерпеливо смотрел на часы. Увидевподъезжавшую машину, он шагнул к ним.

— Вы опоздали, — недовольно заметил он, усаживаясь в салонавтомобиля, — и у вас осталось не больше двадцати минут.

— Извините, — улыбнулся Дронго, — вы же знаете, какие сейчаспробки в центре города. Особенно после шести. Надеюсь, мы закончим быстрее чемза двадцать минут. У меня к вам несколько вопросов.

— Неужели они такие важные, что нельзя было подождать дозавтрашнего утра? — поинтересовался Сидорин.

— Если бы можно было подождать, я не стал бы вас беспокоить,— признался Дронго. — Вы напрасно полагаете, что мне ужасно хотелось испортитьвам настроение перед важной встречей с французами.

— И вы еще иронизируете, — усмехнулся Евгений Юрьевич. — Чтоу вас? К чему такая спешка?

— Вы работали ректором в этом Литературном институте, —показал Дронго на здание.

— Да, я там работал. Неужели вы решили встретиться со мнойтолько для того, чтобы уточнить этот факт из моей биографии?

— Не только. Я хотел спросить о другом. Вы помните, как ввашу бытность ректором осудили двоих ваших студентов за изнасилование?

— У нас было несколько подобных случаев, — нахмурилсяСидорин, — иногда студенты допускали некоторые вольности. Был случай, когдахотели посадить двоих студентов, еще до моего ректорства. Тогда вмешался одиночень уважаемый народный поэт. Он позвонил прокурору и прямо спросил, как можноза одну дрянь сажать сразу двоих талантливых парней.

— А почему дрянь?

— Она пришла и оставалась в их общежитии. Три ночи. А потомобвинила двоих парней в изнасиловании. И тогда только вмешательство народногопоэта спасло парней.

— А в случае с Зароковым и Маниевым никого спасти неудалось?

— Откуда вы знаете эти фамилии?

— Вы выступали свидетелем, еще когда были ректором. И хотелипомочь одному из них.

— Странно. Я думал, что все забыли об этой истории. Откудавы о ней узнали? Или у вас есть свои секреты?

— Никаких секретов. Об этом деле вспомнила одна из сотрудницотдела кадров Союза писателей. Литературный институт тогда подчинялся Союзуписателей?

— Разумеется. Я тогда очень хотел помочь Зарокову.Талантливый парень, многообещающий поэт. Но не получилось. На самом деленасильником был Арсен Маниев. Ему дали тогда десять лет. А Зароков получилвосемь. Он ничего не делал, но находился в комнате, где все произошло. Девушкапоказала, что их было двое. Потом выяснилось, что все были в состоянии сильногоалкогольного опьянения, как обычно говорится в протоколах.

— Чем все это закончилось?

— Оба отправились в колонию. Зароков вышел через четырегода, Маниев через шесть. Потом Зароков пробовал восстановиться, но в это времяу него на родине начались столкновения, и он вернулся в Осетию. Сейчас ондиректор крупной фабрики, а поэзию, к сожалению, бросил. Я до сих пор считаю,что он был очень талантливым человеком.

— А Маниев?

— Этот попал в тюрьму еще раз. Только не за изнасилование, аза грабеж. Я тогда был уже министром, и мне доложили, что мой бывший студентопять сел в тюрьму. Кажется, он серьезно ранил человека, и ему снова далидесять лет. Что было с ним потом, я не знаю.

— Этот Маниев не мог оказаться знакомым кого-то из вашихсотрудников, который решил забрать эти рукописи?

— Чтобы наказать меня? — улыбнулся Евгений Юрьевич. — Но этонесерьезно. Я как раз делал все, чтобы в первый раз им помочь.

— Но Зарокову вы хотели помочь немного больше.

— Конечно. Зароков был поэт, а Маниев просто прохвост.Почему я должен был помогать прохвосту? Знаете известное выражение: «Нужнопомогать талантливым людям, а бездарности пробиваются и сами».

— А если Маниев хочет каким-то образом напомнить о себе?

— Почему так глупо? И он не сумел бы написать такой связныйтекст. После двух сроков в колонии. Посчитайте сами. Он провел там в общейсложности лет пятнадцать. Или чуть меньше. И уже давно потерял всякие навыки.Сейчас ему должно быть около пятидесяти. Он и тогда был великовозрастнымстудентом. Впрочем, в Литературный институт не обязательно поступали ввосемнадцать лет.

— И вы считаете, что он не мог создать подобные повести особственных похождениях?

— Ни в коем случае. Маниев был бездарным студентом, плохоучился и вообще не очень хорошо владел русским языком. Что, за пятнадцать лет,проведенных в колониях и тюрьме, он превратился в образованного человека?Никогда в жизни не поверю. Убийцей стать он мог, насильником тоже мог. Ностилистом такого уровня никогда.

— Вы читали рукописи?

— Конечно, читал, — разозлился Сидорин, чуть побагровев, —не забывайте, что я литературный критик и как-нибудь разбираюсь в подобныхвещах. Иначе меня не держали бы столько лет ректором Литературного института.Такой опус мог создать только образованный человек. Там есть ссылки наклассиков, есть очень удачные цитаты, сравнения. Нет, нет, Маниев никогда бы несмог создать ничего подобного.

— Тогда другой вопрос. Человек, который написал этирукописи, может быть убийцей? Или он для этого слишком интеллектуален?

Евгений Юрьевич помолчал. Подумал. Затем негромко сказал:

— Может. Конечно, может. Если интеллектуал и умница, тосовсем не обязательно, что он хороший человек с ангельским характером. Явстречал в своей жизни такую талантливую сволочь. Иногда кажется, что талантдается от бога. Но в быту, в личной жизни этот человек может быть абсолютноневыносим для окружающих. А насчет вашего вопроса. Я внимательно прочел всерукописи. И меня неприятно поразило обилие деталей в обоих случаях, когда онописывал сцены убийства. Слишком подробно, я бы даже сказал, с каким-товнутренним наслаждением. Это меня насторожило. Боюсь, что мы имеем дело счеловеком, имеющим некоторые психические отклонения. Во всяком случае, он можетмыслить достаточно здраво, но его рукописи указывают на возможнуюпредрасположенность к агрессивно-истероидному типу. Я не психолог, я филолог,но у меня сложилось именно такое мнение.

— Я вас понимаю, — Дронго взглянул на часы: прошло ужевосемнадцать минут. — Не смею больше вас задерживать, Евгений Юрьевич. Испасибо за то, что вы согласились со мной побеседовать.