Успеть изменить до рассвета - Анна и Сергей Литвиновы Страница 26

Смотрела на свое отражение в утреннем метро, на фоне убегающих кабелей и стен тоннеля, и сама себе не нравилась: бледная, не накрашенная, страшно усталая. Хорошо еще, ей собственный вид стал интересен — прогресс по сравнению со вчерашним вечером очевиден. И другие положительные эмоции в палитре появились. Например, радость от того, что ехать предстояло в сторону, противоположную часу пик. Если бы ее сейчас прижало к какому‑нибудь не затрудняющему себя мытьем мужичку — немедленно бы, наверно, вывернуло. А так удалось доехать без потерь.

Прибыв в комиссию, сразу затребовала сделанные вчера записи. Взялась просматривать, в какой‑то момент даже покадрово и сличая: в левом компьютерном окошке — то изображение, что сделала камера в ее сумочке. В правом — с устройства, что технарям удалось влепить на кухне Кордубцева. Каждая камера зафиксировала их беседу с довольно странных ракурсов — кино так не снимают, даже самое экспериментальное и артхаусное. Первая камера записывала происходящее снизу — плюхнувшись на барный стул, Варвара бросила сумочку на пол, постаравшись направить устройство в сторону объекта. Второе видео оказалось, по всей видимости, вмонтировано в вытяжку под потолком, поэтому съемку вело сверху вниз. Но на обоих изображениях прекрасно был виден Кордубцев, все его руки‑ноги. С Вариной камерой было понятно — она сама направляла. А вот вторая? Объект прямо как специально под нее встал.

Даже закралось — а может, и впрямь специально? Может, товарищ чувствовал и знал, что его записывают? А также с какой точки пишут? Поэтому именно такое место, наиболее выигрышное, выбрал?

Варя отогнала эту мысль как не поддающуюся проверке, а потому неконструктивную и углубилась в просмотр.

Она синхронизировала обе камеры и видела на них одно и то же.

Вот она, Кононова, с выражением лица, как будто в детстве дразнит злобную собаку, начинает задевать Кордубцева — все сильнее и сильнее:

«Значит, гибель их всех тебе выгодна была?.. Мог ради выгоды и родных замочить?.. Сам не жалеешь, что родных погубил?..»

А он в ответ ей гаркает: «Нееет!»

Не толкает ее. И даже не поднимает руку. Стоит на месте, обе кисти перед собой. Правда, все пальцы скрючены — похожи на лапы волка перед броском. Вот‑вот вцепится — но не вцепляется. А лицо перекошено страшной, отвратительной, злобной гримасой. Однако никакого физического контакта нет. Выглядит происходящее так, словно крик Кордубцева взметает чудовищной силы столб воздуха — даже помеха на долю секунды пробегает по обоим компьютерным окошкам. И Варя отлетает на пару метров — и ударяется даже не о пол кухни, как ей показалось в первый момент. Ее отбрасывает к стене, и бьется головой она об нее. И затихает.

После этого Кордубцев выбегает из кухни. То, что происходит в квартире дальше, Варя не помнит — сейчас смотрит со стороны.

Участковый — он не пострадал, но находится в обалдении — подходит к лежащей Варе. Тормошит ее. Девушка приходит в себя. Галимулин поднимает Варю, она словно пьяная. Когда она почти без сознания, видно, что хоть и красивая и плотно сбитая (она, конечно, это замечает), но, увы, с лишними килограммами. Вот участковый подхватывает ее и ведет в коридор и дальше — в безопасный подъезд.

А в то же самое время Кордубцев находится в одиночестве в комнате. Камера, установленная в гостиной, фиксирует, как он — непонятно только, в ярости или в отчаянии — хватается руками за голову. Зато последующие действия не позволяют трактовать его чувства двусмысленно: он оскаливается и заливается неслышным смехом. А затем устремляется к той камере, что установлена в комнате, — значит, он все‑таки их вычислил, знал, где в квартире находятся средства слежения, — и начинает беззвучно, как это сделал однажды футболист Евсеев, орать в них непристойности — что‑то вроде: «Вот вам! Съели?!» А дальше — совсем непечатное. Вот только странность: микрофоны, установленные в его жилище, все вдруг разом вышли из строя — оглохли, что ли, от того самого, начального, ужасного крика Кордубцева? Поэтому видно только, как он пучит глаза, раздувает ноздри и — прямо в камеру орет. Но теперь, если всмотреться в его артикуляцию, — а она подчеркнута, выделена, — словно сквозь пыльное стекло вагона дальнего следования он пытается донести свою мысль… Донести — до кого‑то. Возможно, до нее, Вари. Итак, вот что он неслышно кричит. Разобрать это, хоть и без звука, довольно легко:

— Берегись! Берегись, Данилов! Доносчику — первый кнут!

Кононова останавливает, еще и еще раз запускает последнюю фразу. Надо, конечно, отдать запись на экспертизу — но и без того понятно, чью фамилию выкрикивает объект. Данилов. И ясна его угроза: доносчику — первый кнут!

Выходит, Кордубцеву стало известно — интересно, откуда и как? — что это Данилов навел на него Варю. Чтобы отвлечься от неприятного чувства — значит, явившись к Кордубцеву, она подставила не только себя, но Данилова? — Варя перемотала обе пленки на начало записи.

И снова, еще раз, стала просматривать их беседу с юнцом. А потом — столкновение. Чтобы снова убедиться: не было никакого контакта, не было! Ни руки молодого человека, ни его плечо, ни голова не преодолели эту дистанцию в полметра, что все время оставалась между Кордубцевым и Варей.

И в этот миг она будто услышала укоризненный голос своего бывшего (к сожалению) и такого любимого, такого понимающего начальника Петренко: «Эх, Варвара, ну ты и натворила делов!»

И сама же ему мысленно возразила: «Зато проявила суть объекта, и мы все поняли, чего он в самом деле стоит».

Впрочем, она не сомневалась, что оправдания ее звучат довольно жалко.

Значит, вздохнула Кононова‑Конева, надо перед нынешним начальником комиссии, полковником Марголиным, придумать гораздо более убедительную отмазку.

* * *

Мнения разделились.

Совещание вообще оказалось многолюдным. Насколько, конечно, это было принято в комиссии. Во всяком случае, столько народу на заседаниях Варвара еще не видывала. Это и с соображениями секретности было связано — каждый здесь разрабатывал свою собственную тему, возделывал личную делянку обычно в одиночку. А тут вызваны были полковником Козлом Винторогим сразу все причастные: Варя, капитан Вася Буслаев, молодой лейтенантик Петюня Подгорнов. И неожиданно — полковник Петренко, который вообще к делу Кордубцева касательства иметь не должен был, поелику служил теперь в совершенно другом отделе, «И» — исследовательском. Непонятно, что означало явление бывшего и разжалованного руководителя комиссии. Признание его былых заслуг и уважение к опыту? Способ подстелить соломки — если что‑то пойдет не так, снова свалить все на полковника, однажды провинившегося? А может, наоборот: присутствие Сергея Александровича есть негласная поддержка Варвары? Генерал ведь знал наверняка, что она — петренковская креатура и вечно на него опиралась. Хотя вряд ли Марголин столь тонкие материи хоть когда‑нибудь в жизни имел в виду.

Итак, за начальственным столом для заседаний расселись пятеро — для комиссии число невиданное. Полковник совещание открыл, и даже слово Кононовой (как она рассчитывала) давать первой не стал. Просто сказал: «Все с делом знакомы, записи видели. Какие будут соображения?» Начал, как принято, по чинам — с лейтенанта.