Траектория - Леонид Шувалов Страница 26

— За столиком вы одни были?

— Нет, с каким-то деревенским мужиком пили, он все на жизнь свою жаловался, вроде брат его объегорил с наследством, а у самого двенадцать тысяч оказалось в кармане,— говорит Илюхин и с горечью добавляет: — Я здесь за две сижу...

— Во-первых, не за две, а во-вторых, те двенадцать были законные, а у вас — ворованные,— ставит его на место Чёрный.— Кстати, откуда вам известно, сколько у него было денег?

— Напился он как дурак и давай хвастать.

— Как на это Репиков реагировал?— спрашиваю я.

— Да я толком и не знаю... Тоже пьяный был, страх прогонял.— Он опускает глаза и отворачивается к окну, за которым виднеется крыша приземистого здания.

Продолжая задавать вопросы, мы с Павлом выясняем, как Илюхин с Репиковым и Даниловым попали к деду Кондрату, как пьянствовали там, как разошлись. Когда Илюхин говорит, что «дядя Веня» провожал его домой, я спрашиваю:

— Где вы с ним расстались?

— На углу моего дома... Я поднялся к себе на пятый этаж. Звоню, а вместо жены дверь два милиционера открывают. Спьяну даже зашумел на них, забыл про эту чертову тушенку. Подхватили они меня и — вниз. Из подъезда вышли, гляжу, а дядя Веня еще не ушел, стоит в палисадничке под деревом. Как нас увидел, сразу на землю упал... Вот так и расстались.

— Значит, Репиков видел, как вас задержали,— задумчиво произношу я.— Случайно ли он там стоял?..

На мой риторический вопрос ровным голосом отвечает Черный:

— С такой биографией случайно ничего не делают. Наверняка именно в этот момент у него и возникла мысль в очередной раз сменить документы и фамилию.

— Как знать, может, и раньше, ведь он знал о двенадцати тысячах еще в ресторане,— все так же задумчиво возражаю я.

Илюхин, оставленный без нашего внимания, ничего толком не понимает, хлопает своими по- детски голубыми глазами н смотрит то на меня, то на оперуполномоченного.

33.

Справка Информационного центра УВД о судимостях Репикова, копия приговора в отношении Илюхина и Суркова, протоколы допросов Тимофея Данилова, деда Кондрата, документы, выписки, копии, справки... Хорошо, что в отцовский «дипломат» все входит. Где же билет на поезд? Перерываю сумочку вверх дном, нахожу билет на столе и успокаиваюсь.

Скоро должен появиться Паша Черный. И зачем только я согласилась, чтобы он меня провожал? Надо было отказаться. Лучше уезжать, не прощаясь. Ведь понимаю же, что правлюсь ему... Но что из всего этого может получиться?.. Какие только глупости не лезут в голову, когда ждешь и ничего не делаешь! Ничего не было, быть не могло и не будет. Меня ждет Толик. Я его люблю. Давно, окончательно и бесповоротно. Это вполне объективная реальность, которая не зависит от нашей, то бишь от моей воли.

Поставив точку, заставляю себя улыбнуться, энергично, с шумом щелкнуть замками, переставить «дипломат» ближе к двери, придирчиво осмотреть себя в зеркало, поправить челку и подмигнуть своему грустному отражению.

Павел точен.

— Я всегда считала, что с цветами встречают,— говорю и с негодованием слышу, что мой голос излишне приветлив.

— И провожают тоже,— улыбается он, протягивая три алых, как закат, гвоздики.

Выходим, из гостиницы и садимся в ожидающее нас такси.

Едем молча. Лишь совсем недалеко от вокзала Черный негромко, так, чтобы не слышал водитель, произносит:

— Лариса Михайловна, а ведь вы меня обманули…

— Неужели я на это способна?

— Вы сказали, что замужем. Обычно замужние женщины стараются подчеркнуть свою свободу, а вы…

— Когда речь заходит о женщинах,— усмехаюсь я,— про слово «обычно» лучше не вспоминать, оно теряет свой смысл... Интересно, чем же я себя выдала?

— Мы заходили в магазины, но вы не сделали ни одной покупки, которая бы свидетельствовала о наличии у вас семьи.

— А мужская сорочка?

— Мало ли...— пожимает плечами Павел, хочет еще что-то сказать, но такси резко останавливается.

— Приехали,— не оборачиваясь, бросает водитель.

На перроне холодный воздух беспощадно сжимает головки гвоздик. Они постепенно вянут, теряя краски, становятся похожими на тряпичные цветы, которые забыли подкрахмалить.

Протягиваю руку.

— Прощайте...

Павел молча снимает перчатки, медлят, едва касается пальцами моей ладони.

Быстро поднимаюсь на подножку и, не оглядываясь, прохожу в вагон. Окно моего купе выходит на противоположную от перрона сторону. Прямо перед глазами грязно-белая цистерна с угрожающей надписью «Огнеопасно!» Легкий рывок — и цистерна начинает уходить в сторону, словно растягивается.

Проводница, заспанная девушка со слипшимися прядями рыжих волос, прячет мой билет в один из многочисленных кармашков брезентовой сумки.

— В Новосибирске разбудите, пожалуйста, я очень крепко сплю,— прошу я.

— Обязательно,— хмуро буркает она.

Засыпаю. Во сне вижу Толика. Он в толпе

своих учеников встречает меня на платформе. Просыпаюсь оттого, что кто-то отчаянно рвет дверь купе.

— В чем дело?! — возмущаюсь я.

— Чемоданы поставить нужно! — командуют с той стороны.

Открыв дверь, уже более спокойно спрашиваю:

— Какая станция?

— Новосибирск.

— Что?!

Должно быть, на моем лице все написано. Несостоявшиеся соседи отшатываются в сторону, любезно предоставляя мне возможность напялить задом наперед свитер, воткнуться головой в шапку и одновременно руками — в рукава шубы, выдернуть из-под матраца «дипломат», сорвать с крючка сумочку и выскочить в коридор. Пробегая мимо третьего купе, слышу сонный голос проводницы.

— Эй, вы, там, наверху! — цитирует она слова из песни, исполняемой популярной певицей,— Новосибирск!

— Билет?! — накидываюсь на нее, понимая, что говорить ей, о чем я сейчас думаю, нет времени. — Билет где?! Мне отчитываться...

— В моем купе, на столе,— с сонной интонацией отвечает проводница,— Постель сдали?

Меряю ее уничтожающим взглядом.

— Ладно, сама соберу,— вяло соглашается она.

Схватив билет, выпрыгиваю из вагона. Иду мимо состава, а он все стоит и стоит. Как всегда в таких случаях, не покидает ощущение, что забыла что-то важное. Останавливаюсь. Гвоздики! Они так и остались лежать на столе.

И тут же замечаю движущуюся навстречу длинную сутуловатую фигуру в коротком пальто с поднятым воротником, в кроличьей шапке с опущенными ушами. Толик, вытянув шею, всматривается в светящиеся окна вагонов, протирает очки. Увидев меня, он радостно восклицает: