Черновик беса - Иван Любенко Страница 26

Люди подходили к усопшему, кланялись и совершали крёстное знамение.

Догорели свечи. Дьяк накрыл тело саваном и домовину вновь погрузили в похоронную карету.

Траурная процессия добралась до кладбища.

Когда гроб опускали на верёвках, вниз сорвался небольшой камень. Послышался глухой звук, точно в оконное стекло ударился слепой голубь.

Толстяков сказал короткую прощальную речь, и люди стали бросать пригоршни земли. Заскрипели лопаты, и могильщики, насыпав холмик, вкопали деревянный крест.

У могилы вся в слезах стояла жена Толстякова — родная сестра убиенного. Сама же вдова, Екатерина Никитична, в чёрном траурном платке, едва держалась на ногах. Вероника Альбертовна успокаивала её, как могла.

— Простите за беспокойство, — послышался знакомый голос.

Толстяков и Ардашев обернулись. К ним подошёл пристав Закревский и сказал:

— Господа, мы проверили всех прибывших в Сочи за последнюю неделю. Фамилии лиц, из названного вами списка возможных подозреваемых, в ведомостях по оплате курортного сбора не значатся. Петражицкий никуда не уезжал. Он дома. Телефонную трубку берёт горничная и всем говорит, что его нет. Об этом девка проболталась приказчику табачной лавки, где она покупает папиросы для Петражицкого. Говорит, что тот закрылся в комнате и заканчивает какую-то повесть. Велел его не беспокоить. Мне стало это известно от агента сыскного отделения Петербурга, куда я позвонил. Думаю, со дня на день он появится в «Петербургской газете» со своим новым творением. А вот с Глаголевым сложнее. Последние сведения о нём значатся ещё по Петербургу. А дальше — тишина, как в омут канул. Имение его родителей мы пока не нашли. Он не задерживался полицией и не был осужден. Если Глаголев в Сочи, и если он Бес, то, скорее всего, обзавёлся поддельным видом. — Полицейский помолчал немного и тихо прошептал. — Я понимаю, как вам тяжело, но не могли вы обратить внимание на присутствующих? Вполне вероятно, что неуловимый преступник среди них.

— Да-да, хорошо, — вымолвил издатель, окидывая обступивших его людей рассеянным взглядом.

Народ стал потихоньку расходиться. Сергей Николаевич, помня просьбу Закревского, словно ледокол, разрезал толпу, разглядывая людей. Вдруг он остановился, глядя на человека, спешившего к ожидавшей его пролетке. Незнакомец слегка прихрамывал.

— Рудольф Францевич! — возгласил он. — Рудольф Францевич! Постойте!

Но названный господин уже забрался в пролётку.

— Куда вы?! — закричал газетчик. — Остановитесь!

Коляска, поднимая клубы дорожной пыли, понеслась прочь.

— Кто? Кто это был? — догнав Толстякова, спросил Закревский.

— Аненский, то есть Петражицкий.

— Вы уверены? — недоверчиво, спросил полицейский.

— Конечно! — категорично взмахнул рукой издатель.

— Но этого не может быть! Он в Петербурге. Я это точно знаю.

— Значит, ваши сведения ошибочны! — затряс головой Толстяков, и его губы дёрнуло судорогой.

II

Через три дня Кривошапка позвонил Толстякову и сообщил, что Аненский приходил в «Петербургскую газету» с новой повестью, которая, как и прежние, оказалась весьма посредственной.

— Вот так реприманд! — вешая трубку телефона, вымолвил издатель. — А я-то был уверен, что это был он.

— Однако вы видели его только со спины? — спросил адвокат.

— Ну да.

— А как вы поняли, что это Петражицкий?

— Так он же прихрамывал на правую ногу точь-в-точь как Рудольф Францевич.

— Вероятно, злоумышленник, зная эту особенность Петражицкого, и решил вас обмануть, хотя… — не докончив фразы, присяжный поверенный полез за коробочкой ландрина, но передумал, и убрал её обратно.