Русская княжна Мария - Андрей Воронин Страница 26

Французы издали увидели приближавшегося к ним по склону пологого холма одинокого всадника. Всадник громко кричал и вертел над головой саблей, которая ярко сверкала в солнечных лучах. Даже солнце, бившее прямо в глаза французам, было в этот день против пана Кшиштофа: оно помешало им разглядеть привязанный к палашу знак капитуляции.

Даже хуже этого предательского солнца для пана Кшиштофа оказалось то, что отряд, которому он вознамерился сдаться в плен, был тем самым эскадроном карабинеров, передовой разъезд которого был отбит от усадьбы Вязмитиновых гусарами. Всякую минуту ожидающие появления неприятеля карабинеры вполне естественно приняли демарш пана Кшиштофа за начало фланговой кавалерийской атаки. Одинокий всадник показался им сильно забежавшим вперед от своих командиром скрывающегося за вершиной холма атакующего отряда, и по команде офицера карабинеры открыли огонь.

Приблизившийся на расстояние выстрела пан Кшиштоф был встречен плотным залпом. Стайка пуль со свистом пронеслась мимо и вокруг него, шевельнув на его голове волосы. Не самая меткая, но, несомненно, направляемая несчастливой судьбою старшего Огинского пуля с коротким неприятным лязгом ударила в самую середину палаша, перебив лезвие пополам и едва не вывихнув пану Кшиштофу руку. Огинский, вскрикнув от испуга и боли, выронил обломок палаша и осадил коня.

Все бы можно еще было исправить, достаточно было всего лишь поднять повыше руки и шагом поехать навстречу французам. Огинский понимал это превосходно, но оживший в душе его заяц торопился задать стрекача. К тому же, пан Кшиштоф только теперь разглядел на стрелявших в его сторону всадниках золоченые кирасы, белые мундиры и красные эполеты карабинеров. Немедленно цепь совершенно невероятных, но казавшихся ему в тот момент единственно верными предположений пронеслась в мозгу пана Кшиштофа. Он не сомневался, что узнан кем-то из карабинеров по своему мундиру, возможно по лошади, а может быть, и в лицо. Возможно, там, у пруда, он нечаянно кого-то застрелил, и теперь французы жаждали мести; иначе зачем бы им понадобилось залпами стрелять по белому флагу?

Замешательство пана Кшиштофа развеселило карабинеров, и по знаку офицера они дали еще один залп. Одна из пуль попала в лошадь, пробив ей грудь. Раненое животное встало на дыбы, едва не выбросив пана Кшиштофа из седла, и, повернувшись к французам хвостом, понесло, разом разрешив все сомнения своего седока.

"А ля гер ком а ля rep, - трясясь и подскакивая в седле, беспорядочно думал Огинский, - на войне как на войне. Французы в этом правы, и может ли такое быть, чтобы лошадь оказалась умнее человека? А ведь умнее, потому что, останься я там еще на миг, не миновать бы мне участи моего кузена..."

Обернувшись на скаку и увидев, что от эскадрона отделились и пустились за ним в погоню несколько всадников, пан Кшиштоф решил, что совершенно погиб, и нещадно вонзил шпоры в бока лошади, которая и без того бежала из последних сил, оставляя на ржаных колосьях широкий красный след.

Командир эскадрона карабинеров, который возглавил погоню за одиноким русским, остановил лошадь на вершине холма. Отсюда было хорошо видно, что никакой русской конницы за холмом нет, а есть лишь единственный всадник, изо всех сил погоняющий своего спотыкающегося коня, стремясь, по всей видимости, достичь синевшего в отдалении леса. За беглецом оставался широкий кровавый след, указывавший на полученную либо им, либо его лошадью рану. Поглядев беглецу вслед, майор пожал плечами.

- Сумасшедший, - сказал он остановившемуся рядом с ним лейтенанту. Этих русских сам черт не разберет. Чего он добивался, когда пытался напасть на нас?

- Фанатик, - предположил лейтенант. - Впрочем, русские хитры. Возможно, это попытка заманить нас в засаду.

Седой майор с трудом удержался от крепкого словечка. Ржаное поле лежало перед ним, видимое во всю свою ширину, и на его поверхности не было видно ничего и никого, кроме быстро удалявшейся верхом одинокой фигуры. Спелая рожь стояла высоко, но все же не настолько, чтобы скрыть отряд всадников. Конечно, пехота могла бы прятаться буквально в нескольких саженях от майора и его спутников, оставаясь при этом незамеченной, но откуда здесь было взяться русской пехоте?

Нахмурясь, майор вынул их кармана часы на массивной золотой цепочке и сверил по ним время.

- Я не имею времени задерживаться, - резко бросил он лейтенанту. - Нам надобно выполнять приказ. Если же где-то здесь прячутся русские, то я дам им достойного противника. Эй, капрал! Велите поджечь поле!

Через несколько минут в рожь полетели пылающие факелы. Из гущи колосьев там, где они упали, поднялись белые дымки. Потом дым стал гуще и посерел, совершенно скрыв от французов фигуру убегающего Огинского. Вскоре в дыму стали с треском мелькать длинные языки пламени, которые сливались в целые полотнища, тут же исчезавшие из вида, чтобы немедленно возникнуть снова, но уже в другом месте. Майор махнул рукой, подавая команду, и эскадрон карабинеров двинулся вдоль дымной полосы, держа путь согласно предписанному командованием маршруту.

Огинский между тем скакал вперед, больше не оглядываясь и всякую минуту ожидая сабельного удара или пули, выпущенной с близкого расстояния в спину. Спина его представлялась ему сейчас широкой и беззащитной - такой широкой, что, казалось, даже выпущенная совсем в другом направлении и вовсе с закрытыми глазами пуля должна была неминуемо попасть в самую середину этой огромной спины.

Лошадь под ним споткнулась раз, потом другой, выровнялась, пробежала еще саженей двадцать и, наконец, со всего маху рухнула замертво, перевернувшись через голову и далеко отбросив своего седока:

Пан Кшиштоф пролетел несколько шагов по воздуху и очень неловко упал оземь, ударившись спиной с такой силой, что из него вышибло дух. В глазах у него потемнело, он дважды попытался втянуть в себя воздух и, не добившись успеха, лишился чувств.

Очнувшись, он еще какое-то время неподвижно лежал на спине с закрытыми глазами, пытаясь понять, что творится вокруг. Его неудачная попытка сдаться в плен и последовавшее за нею бегство помнились ему во всех подробностях. Неясно было только, чем все кончилось. Пан Кшиштоф очень боялся, открыв глаза, увидеть над собой сомкнувшихся плотным кольцом всадников, только и ждущих, чтобы он открыл глаза, для предания его мучительной смерти.

В голове у него все еще изрядно шумело от удара об землю, и, вероятно, поэтому пану Кшиштофу представилось, что французы собираются сжечь его заживо и даже уже разложили с этой целью костер. Костер трещал где-то совсем рядом, распространяя вокруг себя все усиливающийся жар и запах дыма. Когда тепло этого костра стало уже не греть, а припекать, а от дыма сделалось трудно дышать, пан Кшиштоф отважился, наконец, открыть глаза и посмотреть вокруг.

Первое, что он увидел, были серый густой дым и красный огонь, который выскакивал из дыма длинными и злыми, закрученными в спирали языками. Покуда он сощуренными, слезящимися от дыма глазами недоуменно смотрел вокруг себя, дым вдруг поредел, и огонь сделался виден во всей красе - длинная, широкая, пышущая нестерпимым жаром полоса, стремительно и вместе с тем неторопливо наступавшая на пана Кшиштофа просторным полукольцом. Он увидел, как с треском занялись хвост и грива лежавшего в десяти шагах от него коня, и в ноздри ему тут же ударила удушливая вонь паленой шерсти. Его собственные волосы шевелились от жаркого ветра и, казалось, тоже начинали потрескивать.