Священная земля - Барбара Вуд Страница 26

Годфредо решил нарисовать карту.

Марими стала его проводником. Она шла по тропам впереди, ведя его за собой, ее роскошные бедра плавно покачивались у него перед глазами, а иногда сквозь травяную юбку его взгляду открывалась гладкая бронзовая кожа чуть пониже спины. Она останавливалась на холмах и, указывая рукой, произносила названия мест. На северной стороне гор Топаангна жили чумаш, их селение называлось Маливу (Годфредо произносил Малибу очень веселя этим Марими). Топаа и чумаш враждовали и не имели общих дел. Их граница проходила через Маливу Крик, и у них были разные языки, что сначала показалось Годфредо странным.

— Но ведь они живут всего лишь за горой.

Однако потом он вспомнил, что французов и испанцев тоже разделяют лишь горы. Марими показывала ему другие поселения: Кавенгна и Сими. Они миновали горные вершины, где взору Годфредо предстала долина, покрытая дубовыми рощами. У нее не было своего названия, поэтому он нарек ее Лос-Энкинос [4].

Проходя через поселения других племен, дон Годфредо отметил отсутствие класса воинов. Похоже, что копья и луки изготавливали только для охоты, а не для войны. Споры между племенами, рассказывала Марими, обычно не носили серьезного характера и быстро разрешались. Обитатели Долины Дыма, по-видимому, в большинстве своем были людьми миролюбивыми и неагрессивными, в отличие от ацтеков, которые со своей развитой цивилизацией до завоевания были очень воинственным народом. И тогда дон Годфредо подумал об истории собственного народа, европейцев, написанной кровью через века. И новая мысль посетила его: неужели знания порождают агрессию?

Годфредо заметил, что, где бы они ни шли, девушка всегда бережно относилась к земле. Со всеми предметами она обращалась с уважением и почтением. Перед тем как снять фрукт с дерева или зачерпнуть воды из ручья, совершала что-то вроде простого обряда в виде просьбы или выражения благодарности. Годфредо видел, как индейцы извинялись перед животными, которых убивали:

— Дух кролика, я прошу прощения за то, что съем твое мясо. Пусть вместе мы завершим круг жизни, которая дарована нам Создателем Сущего.

Марими объяснила: топаа верили, что пойманное животное само покорялось охотнику, если люди относились к нему с должным уважением.

Их картографическое путешествие было недолгим, потому что Марими не хотела уходить далеко от племени, а Годфредо от берега океана. Когда они вернулись и карта была готова, Годфредо со всем усердием принялся записывать свою историю, которая, как он предвидел, по его возвращении будет иметь огромный успех в Испании и Европе. Наверху пергамента он написал: «Здесь начинается летопись и история моего жития среди дикарей-индейцев Калифорнии». И он взялся за перо и чернила со всей серьезностью человека, настолько преданного своему делу, что в его голове не осталось места для других мыслей. Годфредо делал это в надежде уберечь себя от судьбы худшей, чем оказаться в открытом море на доске: он начинал испытывать страсть к девушке, принявшей обет целомудрия.

Ему хотелось начать с науки, но поскольку науки как таковой здесь не существовало, он выбрал вместо нее медицину. Годфредо записывал те ритуалы и целебные процедуры, на которых Марими разрешала ему присутствовать. Если у детей прорезались зубы, она брала лепестки дикой розы, высушивала их, потом варила и затем прикладывала лепестки к деснам малышей. Для лечения желтухи, пока желудевый суп еще кипел, Марими расчесывала над ним свои волосы, скидывая в него вшей. Годфредо был впечатлен: подобный способ часто применялся в Испании, где все знали, что вода со вшами — лучшее лекарство от заболеваний печени.

Однако он наблюдал и за процедурами, которые были ему не вполне понятны и уж вовсе не носили научного характера: когда травы и лекарства не помогали, в дело вступала магия. Годфредо знал, что это не «сила» орлиного пера, клыков койота или кожи гремучей змеи оказывала исцеляющее воздействие, а скорее совместная сила веры больного в целительницу и целительницы в саму себя. Оба верили, что она может вылечить его, и каким-то образом собственная сила воли пациента воздействовала на процесс лечения. Годфредо почти восхищался этим методом. Вот если бы подобная вера появилась в Европе, где большинство докторов — шарлатаны! И если пациент не справлялся, то выздороветь помогала сила воли всего клана. Годфредо сам стал свидетелем такому чуду, когда однажды на берег принесли раненого охотника на тюленей. Мужчина напоролся на копье, и теперь его рана гноилась, из-за чего он весь горел. Марими в соответствии с ритуалом развела костер рядом с телом умиравшего человека. Тем временем первая семья раненого окружила его плотным кольцом, а за их спинами встала вторая семья, состоявшая из кузенов, дядек и теток. Марими потрясла погремушками на четыре стороны света, взывая к их силе. Подняв голову, она пела луне. Она посыпала тело мужчины истолченными водорослями и тюленьим жиром нарисовала загадочные символы на его горевшей коже. Потом достала камень, на котором были вырезаны изображения многоножек. Она показала его луне, четырем ветрам и затем бросила кусок смолы на камень, закрыв рисунок, «убив» многоножек, считавшихся символами смерти. И сразу же мужчина стал легче дышать, жар отступил, а после песен, пропетых его семьей, он открыл глаза и попросил воды.

Годфредо утверждал, что это была магия, тогда как Марими сказала, что это просто помощь духов. А то, что Марими считала магией, Годфредо называл наукой. Когда ему все-таки удалось убедить ее надеть очки, она воскликнула, что благодаря их магии по-новому увидела мир вокруг себя. Он попробовал растолковать ей, что такое стекло и линзы, но Марими не стала слушать. Особенно после того как он показал ей, что с помощью очков умеет добывать огонь, просто подержав их на солнце и не пользуясь палочкой, которой топаа обычно терли о кусок дерева.

Он записывал их религиозные обряды. Во время зимнего солнцестояния топаа собирались в священном каньоне, где все племя ждало появления Марими из пещеры. Когда она выходила, то три раза стучала по изображению солнца на своем посохе, поднимала его к небу и «перетягивала» светило обратно на север, возвещая конец зимы и начало возврата солнца. Все радовались, и Годфредо переносил это на пергамент.

Годфредо записывал приметы их обихода. Увидев, что Марими готовит желудевую кашу в корзине, бросая в водянистую массу горячие камни и энергично помешивая, чтобы корзина не загорелась, Годфредо спросил:

— Почему ты не варишь в горшке?

Она посмотрела на него с недоумением, и он осознал, что не видел в деревне ни одного гончарного изделия. Кроме нескольких керамических предметов, по словам Марими выменянных на смолу у жителей островов, сами топаа ничего не лепили из глины. Они готовили пищу, хранили семена и носили воду только в корзинах.

Дон Годфредо отметил в своей летописи, что у пожилых топаа зубы сточены до десен — они не ломались или выпадали, а именно стачивались. Он нашел ответ на эту загадку после своей первой трапезы в их кругу: в желудевой каше скрипел песок и каменная пыль, попавшие в толченые семена, а на корни и луковицы, которые шли в пищу в сыром виде, налипла грязь.