Она уже мертва - Виктория Платова Страница 26

– Нет. Давно уже ничего подобного не было.

– Значит, раньше все-таки было?

– Раз или два. Это имеет какое-то значение?

– Мне кажется, она что-то увидела, – высказала предположение до сих пор молчавшая Полина. – Что-то такое, что напугало ее до обморока.

Со времени ухода Али в гостиной не прибавилось ни одного предмета, все вещи стоят на своих местах и тени лежат ровно так, как им положено. Быть может, Аля увидела кого-то за окном, неплотно прикрытом шторами? Или ей показалось, что увидела? Но, если бы речь шла о человеке, она бы воскликнула: «Кто это?»

Кто, а не что.

– Вообще-то, она пялилась на тебя, Шило. Я это точно помню.

Это сказала Маш. И в комнате на мгновение повисла такая тишина, что стало слышно, как по оконным стеклам барабанят капли дождя. И сквозь эту мелкую, частую дробь прорывался еще один звук – далекий и вовсе не такой настойчивый – «ууй-дии! ууй-дии!».

– Что за бред? – Шило даже покраснел от негодования.

– Вовсе не бред. Ты ее испугал. Ты! Вот и Миккель может подтвердить. Правда, Миккель?

– Ну-у, – промямлил Миш. – Что-то такое было.

– А я говорю – бред! С чего бы ей меня пугаться? Как будто она впервые меня увидела…

– Кто знает, кто знает, – губы Маш скривились в улыбке. – Но то, что она испугалась именно тебя, – медицинский факт.

Теперь и Полина вспомнила. Прежде чем Алины глаза затянуло пеленой ужаса, она действительно посмотрела на Шило. На его пальцы, в которых безвольно болталась стрекоза. Но ведь не мертвое же насекомое вызвало у нее такую реакцию? И где оно сейчас? – обе руки Шила свободны.

Спрашивать о судьбе пленницы жестянки Полина постеснялась: глупо в такой момент переживать о насекомом, того и гляди обвинят в элементарной черствости и отсутствии сострадания. Если не сам Шило, то уж Маш точно. Как показывают последние события, ничто не ускользает от ее цепкого и, несмотря на выпитое, трезвого взгляда. Вопрос со стрекозой можно отложить на потом, когда… когда Аля придет в себя.

Ууй-дии! ууй-дии! – продолжает скрипеть тьма за окном.

Что означает этот странный звук?…

Август. Белка

…В последующие сутки ничего страшного не произошло. Аста по-прежнему восседала в торце стола, но вела себя совершенно спокойно и больше не приставала к Мишу с дурацкими просьбами. И вообще делала вид, что его не существует в природе, – равно как и его сестры. МашМиш отвечали таллинской кузине таким же хорошо срежиссированным безразличием. Из Лёки и раньше невозможно было вытянуть лишнее слово, а на бормотание и крики малышей Белка с самого начала научилась не обращать никакого внимания. Вот и вышло, что обеды, завтраки и ужины потеряли нерв, и за столом царила самая настоящая скука.

– …Надоело! – сказала Аста в тот самый момент, когда Лёка поставил на стол огромный казан с пловом.

Но реплика эстонки была адресована не ему, а пришедшей следом Парвати.

– Что именно тебе надоело, голубушка?

– Есть по часам со всей этой мелюзгой. У нас дома…

– У вас дома вы можете делать все, что угодно. Хоть на голове стоять. А здесь существует порядок, который не ты заводила. И не тебе его отменять. А тот, кому он не нравится…

– Я поняла, – дерзко перебила Парвати Аста. – Тот, кому он не нравится, – может выметаться.

– Кусочничать я не позволю, – припечатала старуха.

Дом Парвати устроен совсем не так, как Белкина ленинградская квартира. Хотя ее не назовешь маленькой – дом в десять раз больше. А может, даже в сто. В нем два этажа, огромный чердак, который сам по себе занимает целый этаж, и прилепившаяся к массивному телу дома башенка. Есть еще подвал – Парвати называет его «цугундер», вроде бы это должно означать тюрьму или гауптвахту. Вот только томятся там не люди, а банки с соленьями и мешки с картошкой. Отдельную полку занимает варенье – крыжовниковое, черносмородиновое, малиновое. Чуть ниже расположился бутылочный ряд. Все бутылки, как на подбор, пузатые, из темного стекла, с запечатанными сургучом горлышками: бабушка собственноручно делает вино из винограда «Изабелла». По стенам развешены пучки травы, сушеные грибы в марле, лук, сморщенные красные перцы и связки сухофруктов. Есть еще две рассохшихся бочки, старый сундук и кухонная утварь самого разного назначения.

В старом сундуке, по мнению Белки, заключена жизнь Парвати.

Жизнь ее детей окопалась двумя этажами выше, на чердаке со слуховым окном, заколоченным ровно наполовину. Окно – круглое и больше всего напоминает иллюминатор. Напоминало бы, – если бы не доски, скрывающие от глаз ровно половину окружности. Это делает окно похожим уже не на иллюминатор, а на месяц в его промежуточной стадии. Навечно застрявший между тонким серпом и полной луной. И свет на чердаке – мягкий, серебристый, лунный. Он льется на белые сугробы (а на самом деле – на старую мебель, покрытую белыми простынями), на юрты кочевников (а на самом деле – на чемоданы, саквояжи и сундуки). Чердачные сундуки явно моложе цугундерного. Все они заперты, а на крышках красуются самые разные буквы:

П.

В.

С.

Ч.

еще одно П.

и еще одно С.

Это могло бы сойти за дни недели, но для полноты картины не хватает воскресенья. Или вторника. Хотя это вовсе не дни недели, нет! Белкиного папу зовут Петр, отца Ростика и Шила – Павел. Отчима Лазаря – Чеслав (имя странное и красивое одновременно). Зато у дочерей Парвати вполне обычные имена – Вера, Софья и Светлана. Шесть имен, шесть детей, шесть запертых на замок сундучков и старомодных, ростом с Белку, фибровых чемоданов.

Где хранятся еще два – Самого старшего и Самой младшей, – неизвестно. Возможно, они прихватили багаж с собой, на «Летучий голландец», который носится сейчас по волнам янтарного моря. Но Белку интересуют вовсе не пассажиры «Голландца», а два почти одинаковых сундука с буквой «П» на крышке. Почти, потому что один из них обит по бокам тонкой металлической полосой, а бока другого покрыты синей краской. Краска – податливая, ее можно сковырнуть пальцем, и это очень похоже на папу – мягкого, нежного и податливого человека. Наверное, именно в сундуке с синим кантом и сидит, скрючившись, папино детство!

Вот бы выпустить его на волю!

Но как бы ни старалась Белка, что бы ни совала в замочную скважину (кусочки засохшей виноградной лозы, спички, невидимку, украшенную пластмассовой божьей коровкой), – вскрыть крышку не получается. К тому же она боится быть застигнутой врасплох Парвати – бабушка не против того, чтобы внуки играли на чердаке, но совать свой нос куда не положено строго запрещается.

Кроме запертых на ключ дней недели, на чердаке обитает коробка с игрушками и коробка со старыми елочными украшениями. Игрушки не представляют никакой ценности, для Белки уж точно: гипсовые куклы с отбитыми носами и безвольно повисшими тряпичными конечностями (ног и рук явно меньше, чем должно быть). Оловянные солдатики, железные лягушки, кубики, волчки, медведи с пуговицами вместо глаз. Пуговицы частенько не совпадают друг с другом по цвету и размеру, оттого медведи выглядят комично. А их эмоции явно преувеличены: если удивление – то безмерное, если грусть – то вселенского масштаба, но медведи в основном удивляются. Есть еще пара зайцев (в костюмах и без), лошадь на колесиках, но без хвоста; самосвал, проржавевший настольный футбол, флажки с надписями «1 МАЯ» и «7 НОЯБРЯ», пустой треугольный флакон с профилем цыганки с розами в волосах. Точно такая же роза зажата у нее в руке —