Вырванное сердце - Алексей Сухаренко Страница 26

– Здравствуй, Мария, здравствуй, дочка. – Царькова обрадовалась приходу милой молодой женщины, словно родному человеку.

– Дочка… – Женщина немного опешила. – Как, однако, приятно услышать это слово, пусть даже сказанное в общем смысле…

Пожилая женщина только сейчас почувствовала сердечную занозу, глубоко и болезненно сидящую в этом выросшем без родителей милом человечке.

«Может, она поэтому и выбрала заботу о старых и немощных старухах? Некий эрзац общения с никогда не существующей матерью? Ей просто необходимо помогать старым женщинам, и она словно играет в «престарелые» куклы, может, даже представляя их своей матерью. Некая морально-психологическая компенсация за свой нелёгкий и наверняка малооплачиваемый труд. Бедная малышка!»

— А я вам сырков глазированных принесла, – продолжала проявлять заботу Мария. – Давайте чай пить.

– Надо же, как ты угадала, – удивилась пенсионерка. – Это же моё любимое лакомство…

Мария улыбнулась.

«А может, и не угадывала вовсе. Наверное, она всем старушкам предлагает эти сырки. Беспроигрышный выбор. Бабки-то все беззубые, да творожный продукт опять же», – подумала Царькова, глядя вслед довольной молодой женщине, ушедшей на кухню ставить чайник.

Вскоре к её кровати был уже придвинут сервировочный столик, а спустя ещё некоторое время они уже запивали творожное лакомство ароматным, бархатным чаем. Всё было как-то спокойно и по-домашнему. Так, как давно уже не было. А может, и вовсе не было никогда. Мария ела сырки так же, как и она – по-детски, не сильно заботясь о чистоте рук, откидывая обёртку в сторону. Тонкий хрупкий шоколад, словно первый лёд, ломался под тёплыми пальцами патронажной сестры, окрашивая их кончики в кофейный цвет. После проглатывания последнего кусочка они одновременно стали уничтожать следы «преступления», слизывая с пальцев сладкие пятна. Удивившись совпадению такой привычки и синхронности облизывания, они весело рассмеялись.

«Вот так бы, сейчас, я могла сидеть рядом с родной дочкой, а не с этой, пусть и хорошей, но чужой молодой женщиной. Интересно, а какого она возраста?»

— Тебе сколько лет-то, двадцать шесть или двадцать семь? – вырвался у Зинаиды Фёдоровны напрашивающийся вопрос.

– Нет, мне уже тридцать три года, – просто и без какого-либо кокетства произнесла женщина – Но я себя чувствую на восемнадцать лет. Словно вчерашняя выпускница детского дома.

– Тридцать три года?! Надо же!.. – вырвалась непроизвольная реакция у Царьковой. Мария, видя её удивление, задорно хохотнула.

«Радуется, что я ошиблась, что хорошо выглядит. Ладно, я не буду тебя в этом переубеждать. Тем более что и впрямь выглядишь ты лет на двадцать пять. Я и так прибавила зачем-то… Но тридцать три года! Тридцать три! Чёртовы совпадения, словно постоянные напоминания о моей роковой ошибке».

— А в каком детском доме ты воспитывалась? В нашем городе? – зачем-то, сама не зная, поинтересовалась бывшая олимпийская чемпионка.

– Нет. Я жила в великолукском детском доме. Это Псковская область, – уточнила Мария.

У Царьковой два раза подряд ожгло болью сердце. Сначала на слове «…великолукском», а затем на «…Псковская область». Словно эти слова несли в себе змеиный яд и теперь ужалили её, проткнув двойным острым жалом. В голове раздался знакомый металлический звук медицинских инструментов, копошение в лотке, свет в глаза, лицо врача-акушера. «Всё хорошо, мамочка, всё уже хорошо…» Зелёные глаза мужчины-акушера с обилием полопавшихся сосудов, словно только что вынырнувшего из большой глубины.

«Как будто он вместо меня тужился при родах», – в очередной раз отметила память пенсионерки эти красные глаза врача-акушера из Великолукского родильного дома.

«Как его звали? Влад всё задабривал его коньяком. Они даже вместе пили накануне родов. И после… Может, эта молодая женщина росла с моей дочерью вместе! А может, даже дружила!»

От осознания, что эта встреча может оказаться на редкость удачной и даже помочь выйти на след потерявшейся дочери, бывшая олимпийская чемпионка пришла в большое волнение, напоминающее обыкновенную панику. Состояние, когда ты ещё ничего не узнал, но уже боишься и паникуешь, что потерпишь неудачу.

– А как же ты там оказалась? – Осторожно, словно сапёр на разминировании, она приступила к выяснению необходимой ей информации.

– Да как и все другие отказники, – пожала плечами Мария, не совсем понимая этот вопрос.

– Отказники… – задумчиво повторила Зинаида Фёдоровна, словно пробуя и смакуя на вкус это звучащее для неё по-новому слово.

– Ну да, от кого отказываются родители. – Мария всмотрелась в больную, понимая, что старая женщина начинает волноваться. – Ой, да что с вами? Не надо было мне об этом говорить.

Царькова ненадолго ушла в себя. Погрузилась в свои мысли, пытаясь сообразить, как лучше и какие вопросы задать бывшей воспитаннице детского дома, но память бурным водным потоком утянула её в водоворот, и она против своей воли стала погружаться в эту кошмарную воронку воспоминаний, на выходе из которой опять становились слышны звуки родильного отделения: скрип медицинских тележек, крики рожениц, плач новорождённых…

…В Великие Луки они с мужем приехали поздно ночью. С поезда в центральную гостиницу города. Был забронирован номер люкс. Администратор гостиницы, женщина предпенсионного возраста, с морковной помадой на губах и большим шиньоном на голове, похожая на церемониймейстера дворца бракосочетания. Она уставилась восторженными глазами на известную спортсменку, надежду СССР на предстоящей Олимпиаде, как на кинозвезду. Затем глаза администраторши оторвались от её лица и скользнули по одежде столичной модницы, упёрлись взглядом на выпирающий живот. На лице отразилось недоумение, почти трагедия. Словно страна уже проиграла конную выездку. Было видно, что женщина еле сдерживает себя, чтобы не спросить о сроке беременности.

Она проводила супругов в номер и долго не уходила, словно ждала на чай. Наконец осторожно спросила у «тренера», воспользовавшись, что чемпионка мира зашла в ванную, и когда услышала, что срок девять месяцев и «жена успеет и родить, и на Олимпиаде побороться за медали», с облегчением покинула номер, словно сама разрешилась от бремени.

Ночью, несмотря на усталость, Канцибер стал приставать. Он не думал о возможных последствиях и хотел своего – секса, прекращения её беременности, поездки на Олимпиаду, получения золотой медали. Именно в такой последовательности, ничего не упуская, ничего не меняя. Несмотря ни на что! Подобно культу их ежедневных тренировок, нарушить расписание которых было подобно предательству, измене их браку.

Она уступила мужу, тренеру, мужчине, терпеливо ожидая окончания и прислушиваясь к поведению плода. Женщина боялась, что это может раньше времени спровоцировать схватки. Но обошлось.

Наутро в ресторане гостиницы на завтраке к их столику подошел импозантный статный мужчина с богатой шевелюрой волос и необычайно насыщенным цветом зелёных глаз.