Ярость богов - Елена Чалова Страница 26

– Да, тебе хорошо смеяться, – князь Дмитрий шмыгнул носом. – А мне вот уж и в компании показаться зазорно… Все осуждают, что я в этом деле участвую. В прошлом году сватался к Вареньке Давыдовой и батюшка ее благосклонно меня принял, сказал только, что молода она еще, надо годик подождать. А теперь они и глядеть не хотят в мою сторону. И я уж слышу, что Чигирин к ней хочет свататься.

– Тоже беда нашлась, – Волков презрительно фыркнул. – Ты, брат, гордиться должен, что дело исполняешь государево, да волю императрицы. А он о Вареньке своей печалится!

И вот теперь, зажмурившись от полоснувшего по глазам красного отблеска, Волков вспомнил слова князя. Разглядывая украшение, он спросил:

– Дарья Николаевна, откуда у вас этот камень?

– Подарок мужа, – она улыбнулась, и пальцы нежно погладили темно-красное пламя. – Он ушел в отставку ротмистром лейб-гвардии Конного полка. Но по молодости успел повоевать с турками. Участвовал в кампании 1738—39 годов. Бесстрашный был человек… А камень… точно не знаю… Впрочем, муж как-то рассказывал, что еще отец его купил у заезжего купца, из иностранцев, несколько камней.

Степан вздохнул, оторвал взгляд от драгоценности и опять начал допрос. И был этот допрос столь же бесплоден, как и все предыдущие. Дарья Николаевна никакой вины за собой не признала, а что била дворовых девок, так «она на то и хозяйка, чтобы нерадивых учить».

Степан устал: он почти не спал ночью, писал доклад в Правительствующий Сенат. И вот теперь голова была тяжелой, словно чугунной, мысли ворочались медленно и ужасно раздражали насмешливые глаза сидящей напротив женщины. Он встал, заходил по кабинету, убеждая, пытаясь вразумить обвиняемую. Наклонился к ней через стол. И опять увидел перед глазами красный камень. Только теперь рубин оказался совсем близко, и его мерцающий, словно живой, блеск притягивал, удерживал взгляд. Степан глядел и глядел, и там, в кроваво-красной глубине увидел нечто. Там темнело какое-то пятно. Мелькнула мысль, что камень с дефектом. Но пятно под его взглядом проступало все четче и четче, и вот уже можно различить очертания. И он с ужасом видит, что это лик, темная маска, рот которой рвется криком боли, а глаза горят рубиновым пламенем. И словно кровавая пелена застлала мозг следователя.

Он отшатнулся от женщины, провел рукой по лбу и, не чувствуя собственный ледяной пот, сказал зло:

– Раз такова ваша воля, сударыня, так я имею полномочия применить к вам пытку, чтобы прекратить ваши запирательства и продвинуть следствие дальше. Ступайте, Дарья Николаевна, и молитесь. Ибо завтра вас будут допрашивать по-другому.

Как только дверь за арестованной закрылась, Цицианов, корпевший в углу над протоколами, бросился к старшему следователю.

– В уме ли ты, Степан? Ведь нет у нас разрешения на пытку! Сенат запретил, потому как государыня не согласна. Ведь если ты ее спытаешь, так и в Сибирь можно попасть…

– Уйди! – Волков отшвырнул с дороги молодого человека и выскочил из комнаты, где шел допрос. На воздух, скорее! Все плыло перед глазами, и снова, и снова видел он красное марево и тот безумный лик… И тогда гнев поднимался внутри, и хотелось унизить эту женщину, сделать ей больно, чтобы она кричала так же, как те дворовые девки, которых она сама запытала до смерти. Он хотел, чтобы помещица молила о пощаде его, Степана Волкова…

Он стоял под осенним дождем до тех пор, пока не промок до нитки. Холод пробрался под одежду, наполнил тело и хоть немного остудил голову. Дмитрий прав – в Сибирь за ослушание неохота, но и отступать не хотелось.

Надворный советник Волков вернулся в канцелярию и, глядя на испуганного Цицианова, сказал отрывисто:

– Найди в приказе того, кого положено пытать, тать там какой-нибудь должен же сыскаться, и доставь завтра в особняк московского полицмейстера, в камеру. И ее туда же пусть привезут… под караулом, все, как положено. И пусть священник к ней с утра зайдет, чтобы она уверена была, что саму ее на муку ведут. Начнем с татя и будем уповать на то, что страдания нечеловеческие сломают ее, и Салтыкова признается. Надо как-то это дело заканчивать, а то я с ума спрыгну скоро.

Но малоприятное зрелище, свидетельницей которого стала Салтыкова на следующий день, никакого особого впечатления на нее не произвело, и она опять повторила, что «вины за собой не знает и оговаривать себя не будет».

Степан Волков, вздыхая и повязав гудящую голову мокрой тряпкой, сел писать очередной доклад в Сенат.

Варшава встретила московский рейс мокрым снегом. Аэропорт имени Шопена часто по привычке называют Окенце. Здесь было шумно и многолюдно, и Мири почему-то показалось, что похоже на вокзал, причем такой, куда приходят пригородные электрички. «Все дело в тетках с сумками и корзинами», – решила Мири. Поляки традиционно возят в Европу всякие вкусности: что-то продают на рождественских базарах, что-то через знакомых. У подружки Мири, которая живет в Брюсселе, работает горничной такая хозяйственная полька. К каждому празднику она привозит соленья и прочие домашние заготовки. Не бесплатно, но существенно дешевле, чем можно купить в местных магазинах. Подруга просто нахвалиться на нее не может.

Мири с интересом крутила головой, оглядываясь. Они уже прошли паспортный контроль, когда у нее в кармане зазвонил телефон.

– Не отвечай, – прошипел Рустем.

– Еще чего! Это бабушка и она будет волноваться. Да, савта, все нормально, – заворковала она в трубку. – Я в Москве… работы много. Но я готовлю тебе сюрприз к Рождеству. Хорошо, я буду. Я ношу шапку, честно. А как ты? Давление не шалит? Дядя Эфраим приезжал, как обещал, или опять заехал к бывшей жене и задержался на год? Так я и знала! А она?

Мири щебетала, не обращая внимания на фыркавшего Рустема. Наконец она закончила разговор и все трое вышли в зал прилета. Багажа у них не было, только ручная кладь, и они проталкивались сквозь толпу пассажиров, осаждавших транспортеры, по которым ехали чемоданы, сумки и сумищи, баулы и просто коробки. «Сколько же барахла возят туда-сюда люди», – думала Мири, двигаясь за Рустемом. Охранник шел первым, таща ее за собой. Шествие замыкал Николай. На Рустема и налетела какая-то малахольная тетка, уронила ему на ногу здоровенный баул, да еще разоралась, шипя, как рассерженная гусыня. Мири даже не успела сообразить, что именно случилось. Как только Рустем споткнулся о первую сумку, он оттолкнул девушку в сторону, и она буквально вылетела из толпы и впечаталась лопатками в стенку так, что дыхание перехватило. Она так и стояла, пока вокруг мужчин крутился водоворот шумных людей. Рустем, сверкая глазами, наступал на тетку и уже почти вырвался из кольца, но тут появилась полиция.

Вежливо, но твердо повлекли они Рустема и Николая в сторонку. Рустем шел спокойно, но Николай вдруг начал что-то возмущенно говорить и сунул руку в карман, хотел достать паспорт, но руки секретаря мгновенно перехватили, и вот уже неприметный человек без формы обшаривает его карманы. Мири видела, как он достал паспорт из внутреннего кармана, а из куртки… из куртки Николая человек достал небольшой пакетик с какими-то таблетками. Люди вокруг сразу почему-то потеряли интерес к происходящему и потянулись к выходу, Николая потащили к дверям с табличкой «нет входа». Рустема тоже обыскали, проверили документы и о чем-то несколько раз спросили. Тот лишь мотал головой и пожимал плечами. Мири отклеилась от стены и отошла к транспортерам, инстинктивно держась вдоль стены и следя за тем, чтобы никто к ней не приближался. Через какое-то время Рустем оказался рядом и прошептал, не глядя на нее: