Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский Страница 26

— Вот, там у нас лечебный корпус, там бассейн, а мы идем в главный корпус…

Больные, одетые кто во что и вышедшие поддеревья между корпусами по случаю лета и вечера, почтительно здоровались с Хинди и спрашивали:

— Что-то вас не видно, Тамара Викторовна! Вы когда к нам вернетесь, Тома?

— Любят они вас, — уважительно сказала Актриса.

— Как коровы доярку, — сказала Хинди, уже нажимая на кнопку лифта. — Она же им сена дает. Что ж им меня не любить? А вот так, чтобы… Ну ладно, что это я.

Она велела Актрисе снять блузку и бюстгальтер и уложила ее на массажный стол. Спина у Актрисы была в прекрасном состоянии для ее возраста: кожа гладкая и ни капли жира. Хинди даже ахнула от восхищения, сняла очки и принялась влюбленно, но вместе с тем и деловито и привычно, как доярка теребит сиську коровы, массировать эту спину.

— Ух ты! — сказала Актриса. — У вас же ручки с виду совсем детские, а спину мнете, прямо как танк.

— А я, знаете, тоже так горжусь, что с вами познакомилась, — сказала Хинди, — Ну где я еще могла бы с вами познакомиться? Надо же, в суде!

— Да уж, компания, в самом деле, удивительная, — сказала Актриса. — Я бы всех актеров специально направляла в присяжные, особенно начинающих, а то они людей-то не видят нормальных, играют черт знает кого. А тут люди настоящие, живые. Вот Старшина наш, или Океанолог, или Ри… Что вы ее все время дразните, милочка? — Актриса попробовала повернуть голову, но не смогла.

— В ее лице есть что-то порочное, — торжественно объяснила Хинди, которая, видимо, и сама искала ответ на этот вопрос и сформулировала его вот так.

— Что вы, это у нее просто губы такой формы, и она их неправильно красит, — засмеялась Актриса. — Хотите, я ей покажу, как надо красить, и у нее сразу будет, наоборот, просто ангельский вид? Лицо очень легко изменить, это же не душа, а я понимаю в этом толк. Ей же и так, наверное, нелегко жить с такой внешностью…

В кабинет заглянул человек в белом халате, может быть даже доктор, который бросил Хинди сердито:

— Ты когда на работу выйдешь, Скребцова? Халтурить вот есть время!

— Это не халтура, — сказала Хинди, обиженно щурясь на него, — Это присяжная из суда, у нее позвоночник, имеем право. Вот кончится суд, и выйдем тогда на работу.

Человек в белом халате, впрочем, даже не выслушав ответ, уже скрылся.

— Ей с ее внешностью трудно жить! — продолжала прерванный разговор Хинди, изо всех сил растирая своими маленькими кулачками спину Актрисы, — А мне с моей каково!

— Да у вас прекрасное лицо, милочка! — сказала Актриса, — Честное слово, я вам совершенно не льщу. Главное, что вы добрая. Просто вы еще не нашли себя, но это все еще будет. И хорошо, что те розовые очки разбились, в этих вы гораздо больше на саму себя похожи. Вот что главное, милочка: надо быть похожей на саму себя.

— Как хорошо, что вы мне об этом говорите, — сказала Хинди. — Спасибо! Трудно все-таки быть актрисой, наверное…

— В смысле на сцене? Нет, не трудно, — сказала Актриса, подумав, — В жизни вот трудно бывает иногда. Ведь главное — быть всегда похожей на себя, и в этом, если хотите, наша честность. А представляете, как трудно это актрисе?

Пятница, 30 июня, 11.00

Подсудимого все никак не могли довезти до суда, и присяжные опять томились в своей комнате. Закипал чайник, хозяйственно резала колбасу Хинди, Ри упорно пыталась читать комментарий к Уголовному кодексу, «химчистка» уже почти связала полосатую спину, Кузякин наблюдал, как Ивакин играет с Океанологом в шахматы. Болея за Океанолога и желая сбить Ивакина с толку, Журналист сказал:

— У Лисички вчера голубые ногти были, а сегодня лак изумрудный. Слышишь, Ивакин, замажем, что в понедельник она придет с красными? По стольнику, давай?

— А я вообще не понимаю, что она тут делает, — двигая пешкой, сказал Океанолог, — Сидит и молчит, только шепчется с прокуроршей. Они подружки, что ли?

— Ну нет, — сказала Актриса, которая в это время подходила к окну и остановилась, глядя на доску: видимо, она тоже что-то смыслила в шахматах, — У нее тут какая-то своя роль, только я пока не пойму, в чем она заключается. Во всяком случае, я должна вам сказать: чтобы так красить ногти при таких коротких пальцах, надо иметь определенное мужество.

— Да, теперь в красную гамму должна уйти, — сказал Ивакин, не отрываясь от доски, — А ты, Кузякин, про какой цвет говоришь, про ярко-красный?

— Я про такой алый говорю, ну, знаешь, бывает у них на ногтях…

— Тогда я на темно-бордовый ставлю. По стольнику, — и он опять сосредоточился на доске, где его положение, видимо, было не из легких.

— Все, замазали, — сказал Кузякин и ушел к столу, куда Хинди уже несла кружки.

Медведь Петрищев воровато выставил на мебельную стенку бумажную иконку Троицы, но незамеченным его движение не осталось. Большинство отнеслось к Троице с безразличием, но Старшина насупился, не умея принять решение в ситуации нестандартной, а Роза от нечего делать решила возражать:

— Это что еще за пропаганда? А может, я вообще мусульманка, ты меня спросил? У нас, у мусульман, запрещены изображения людей.

— Это ангелы, Роза, — сказал Океанолог от шахматного столика. — Они пришли к Аврааму.

— Это вот… — заговорил Петрищев, может быть, первый раз в этой комнате, стесняясь, развернул бумажку и прочел: — «Да воззрением на Святую Троицу побеждается страх ненавистной розни мира сего». — Больше уж ничего он не умел пояснить, только вжал голову в плечи.

— Ну и что? Чушь какая-то, — сказала Роза, расставляя для убедительности английские акценты. — Может быть, это будет на меня давить и мешать выполнять гражданский долг отправления правосудия. Мне тут не надо вот этого вот.

— Это же ветхозаветная Троица. — Океанолог миролюбиво улыбнулся ей от шахмат своей улыбкой, против которой трудно было что-то возразить. — Это же даже не Спас, это Ветхий Завет, он у христиан и у мусульман один и тот же, Роза.

— Да пусть стоит, — сказал Журналист. — Допустим, картина. Красиво даже. А текст вообще классный. Спиши слова… — Кузякин протянул руку, в которую Медведь робко сунул свою бумажку, и некоторое время вдумчиво вчитывался: — «Да воззрением на Святую Троицу побеждается страх ненавистной розни мира сего»… Петрищев, откуда ты это взял?

— Это иноки, — пояснил Петрищев, краснея угреватым лицом, — Так они Рублеву объяснили, когда попросили икону написать.

— Блин! — сказал Журналист. — Редактура! Чувствуется, люди голову ломали.

— Ну ладно, пусть стоит, — неожиданно согласилась Роза.

— А я фотографии свои принес, хотите посмотреть? — стеснительно, как начинающий поэт с редактором, заговорил с Журналистом Фотолюбитель. Не встретив сопротивления, он достал из портфеля пакет с фотографиями и выложил их перед Кузякиным на стол.