Нисхождение - Патриция Хайсмит Страница 26

Ингхэм повез Кэтрин прямо в «Кафе де ла Плаж», выпить перед ужином. Она уже побывала там пару раз со своими английскими друзьями. «Нам здесь понравилось, но слишком шумно. Во всяком случае, они так считали». Однако похоже, что Кэтрин считала иначе и явно наслаждалась шумной, непринужденной атмосферой.

Ингхэм высматривал Иенсена, надеясь встретить его здесь, но датчанина нигде не было видно.

Из кафе они отправились к Мелику, на противоположную сторону улицы. В соседнем доме работали булочники. Один молодой араб, в шортах и кепке из газеты, бездельничавший в дверях, с явным интересом уставился на Кэтрин. Как всегда, здесь стоял приятный, умиротворяющий запах свежеиспеченного хлеба. У Мелика было шумно. Два, если не три столика занимали музыканты с флейтами и струнными инструментами. В свисавшей с балки под потолком клетке весело подпевала канарейка. Ингхэму вспомнился один вечер, когда Адамс бубнил о чем-то своем, а канарейка спала, спрятав голову под крыло, и Ингхэму очень хотелось сделать то же самое. Кроме Кэтрин, на террасе находилась еще только одна женщина. Как Ингхэм и предполагал, вечер получился скучноватым, однако у них все же нашлось о чем поговорить. Кэтрин рассказывала ему о Пенсильвании, которую очень любила, особенно осенью, когда падают листья. Наверняка, думал Ингхэм, она выйдет замуж за солидного пенсильванца, вероятно адвоката, и будет жить в городском особняке с садом. Но Кэтрин ни разу не упомянула о мужчине, даже не намекнула, что он у нее есть. В ней угадывалась притягательная независимость. И, кроме всего прочего, она, несомненно, была очень красивой. И тем не менее меньше всего на свете Ингхэму хотелось бы переспать с ней этой ночью. Меньше всего на свете. Последний глоток перед сном в «Фурати» — и вечер с нею окончен.

Ингхэм с удовольствием смаковал еду и напитки. Его злость и раздражение, по крайней мере внешне, прошли, за что он был безмерно благодарен мисс Кэтрин Дерби из Пенсильвании. Как там говорят в подобных случаях? «Прогони муху с торта, и он лишится своей притягательности».

Вернувшись к себе в бунгало, Ингхэм перечитал письмо Ины, надеясь изучить его на этот раз беспристрастно и без обиды. Но ему это не слишком удалось. Он швырнул письмо на стол и, запрокинув голову, взмолился:

— Господи, верни Иенсену его пса! Ну пожалуйста!

Затем он лег спать. Еще не было и полуночи.

Ингхэм не знал, что разбудило его, однако он вдруг проснулся и, опершись на локоть, прислушался. В комнате было совершенно темно. Скрипнула дверная ручка. Ингхэм соскочил с кровати и машинально стал за свой письменный стол посреди комнаты. Он смотрел на дверь. Точно, кто-то открывал ее. Ингхэм пригнулся. «Господи, ведь я же забыл запереть ее», — вдруг вспомнил он. В дверях вырисовался силуэт, чья-то сгорбленная фигура. Уличный фонарь на лужайке разливал позади нее молочно-белый призрачный свет. Фигура входила в бунгало.

Ингхэм схватил свою пишущую машинку и изо всех сил швырнул ее, направляя правой рукой на манер игрока в баскетбол, забрасывающего мяч в корзину — только цель на этот раз оказалась ниже. Ингхэм угодил прямо в голову в тюрбане. Машинка с жалобным звоном грохнулась об пол, а фигура, издав душераздирающий вопль, отлетела назад и шумно рухнула на террасу. Ингхэм подскочил к двери, отбросил ногой в сторону машинку и захлопнул дверь. Ключ лежал на подоконнике, справа от него. Он отыскал его, нащупал пальцами замочную скважину и запер дверь.

Затем замер, прислушиваясь. Он боялся, что араб мог быть не один.

В полной темноте Ингхэм добрался до кухни, отыскал в сушилке для посуды бутылку скотча, едва не уронил, но вовремя успел поймать ее и отхлебнул глоток. Если ему когда-нибудь и было необходимо выпить, так это именно сейчас. Еще глоток — и, хлопнув ладонью, Ингхэм загнал скрипнувшую пробку на место, потом поставил бутылку обратно на сушилку и, прислушиваясь, стал вглядываться в темноту, в направлении двери. Он догадывался, что человек, в которого он запустил машинкой, Абдулла. Во всяком случае, был уверен в этом на девяносто процентов.

Послышались приближающиеся тихие голоса. Они звучали неразборчиво, возбужденно, и Ингхэм лишь догадался, что говорили по-арабски. Тонкий лучик света скользнул по запертым ставням и пропал. Кто эти люди — тоже воры или парни из отеля, которые пришли узнать, что случилось?

Затем он услышал шлепанье босых ног по террасе, стон и шелест, как если бы что-то тащили по полу. Ну конечно, этого чертова араба. Они тащат его прочь от его дверей. Кем бы они ни были.

Потом Ингхэм услышал шепот: «Мокта».

Звук шагов становился все глуше, потом совсем смолк. Ингхэм постоял на кухне еще пару минут. Он не мог бы сказать наверняка, говорили они о Мокте или, если он был с ними, обращались к нему. Ингхэм сделал движение, чтобы догнать их и поговорить. Но откуда ему знать наверняка, что это парни из отеля?

Он судорожно втянул в себя воздух. Потом услышал тихие шаги по песку, легкий шелест, и все. Затем последовал другой звук, вроде шлепка. Кто-то вытирал плиты террасы тряпкой. Смывал следы крови, догадался Ингхэм. Его слегка затошнило. Тихие шаги удалились. Заставив себя медленно считать до двадцати, Ингхэм выжидал. Затем, поставив настольную лампу на пол, так чтобы свет не пробивался сквозь ставни, включил ее. Ему хотелось взглянуть на свою пишущую машинку.

Нижняя передняя часть рамы погнулась. Ингхэм недоуменно моргнул, более удивленный состоянием машинки, чем тем, что она могла сотворить с головой старого араба. Даже клавиша пробела прогнулась, а один ее край торчал вверх. Несколько клавиш сцепились вместе. Ингхэм машинально ткнул их пальцем, но они не хотели становиться на место. Край рамы прогнулся чуть ли не на три дюйма. Да, мастерам в Тунисе будет над чем потрудиться.

Ингхэм погасил лампу и снова забрался между простынями, но тут же отбросил верхнюю в сторону, так как ему было жарко. Почти час он ворочался без сна, однако никаких звуков больше не услышал. Он снова зажег свет и отнес машинку в шкаф, поставив ее в самый низ, рядом с ботинками. Ему не хотелось, чтобы Мокта или кто-то из слуг увидел ее завтра утром.