Варшавские тайны - Николай Свечин Страница 26

— Оцепим всю местность вокруг, — предложил Лыков, но сыщики лишь покачали головами.

— Ночью не поймаем, — объяснил Гриневецкий. — Там с одной стороны католическое кладбище, а с другой — летние бараки 4-й пехотной дивизии. Сама дивизия ушла на маневры, а в лагере стройка. Дъябел ногу поломает! В темноте упустим.

— Надо, чтобы открыли изнутри, — вдруг сказал Витольд Зенонович, и все дружно посмотрели на Новца. Тот сразу побледнел как смерть.

— Не губите, панове! Меня ж за такое зарежут!

— А не хочешь в тюрьму, за неоказание помощи раненому офицеру? — пригрозил ему Алексей. — Плюсом кража у мертвого. Тьфу! Мародер!

Но Эйсымонт боялся мести уголовных больше тюрьмы. Он отказался помогать сыщикам наотрез.

Вдруг от двери раздался голос:

— Я могу пойти в притон вместо него.

Оказалось, не имеющий чина Иванов незаметно для всех вернулся и слушал разговор.

— Как ты это сделаешь, Егор Саввич? — возразил Лыков. — Кто тебя туда впустит?

— Новец напишет дяде записку. Мол, захворал и прислал вместо себя другого. Напишешь, Эйсымонт?

— Записку? Значит, во время облавы меня там не будет?

— Нет. Ты же заболел!

— А вы будете прислуживать заместо меня?

— Да.

— Дайте подумать, — важно произнес вор.

— Чего думать? — вскочил Лыков и взял уголовного за хлипкие плечи. — Знаешь, что в русской армии делают с мародерами?

— Подождите, Алексей Николаевич, — остановил его Нарбутт. — Лучше я попробую.

— Да, тут вам не Россия! — дерзко заявил Новец. — Здесь никого не бьют. Ну, панове, что вы имеете предложить мне за содействие?

Лыков не верил своим ушам. Дома он размазал бы этого негодяя по стенке, при полном попустительстве начальства. А тут с ним торгуются! Ну и дела…

— Ты взял с убитого штабс-капитана хорошую добычу, — почти по-дружески обратился к вору Витольд Зенонович.

— То так, — довольно осклабился тот.

— Часы с золотой цепочкой и брелоком, серебряный портсигар, — сыщик стал загибать пальцы, — бумажник, золотые мундштук и запонки…

— Спинки я проиграл Мареку Кшивы… — вздохнул Эйсымонт.

— А золотой крест с цепочкой куда дел?

— Был и кжиж, и ланьчушэк… [31]— чуть не промурлыкал вор.

— Вот видишь! Я не все конфисковал у старухи. Ты можешь еще остаться с профитом. Если поможешь нам, я не впишу в протокол крест и цепочку. Только то, что ты отнес Папроче-Дуже.

— Но вы же не знаете, куда я их спрятал!

— Эйсымонт! Ты дурак. Такие, как ты, всегда прячут в отхожем месте. Могут еще в поленницу положить, но это уже редко.

Из вора как будто выпустили воздух.

— Но пан Витольд! В первый раз такая удача! Не губите счастья! Его так мало было в моей жизни!

— Пиши записку стрыйеку — и я забуду про твои тайники. И не зли меня больше!

Эйсымонт, ни секунды не колеблясь, сочинил письмо и вручил его Нарбутту.

— Вот. А теперь пусть меня отведут в общую камеру и позовут доктора.

— Это еще зачем?

— Я буду там громко кашлять. Пусть люди видят, что я действительно болен. И что пострадал от полиции. Я умею кашлять очень похоже!

Вора увели, а на первое место вышел неожиданный доброволец. И сразу стало заметно, что он сильно волнуется.

— Может, не стоит? — спросил Лыков. — Поставим засаду возле дома, переловим их на входе.

— Там засада невозможна, — ответил Егор. — Места бандитские, пустынные. Тут же сообщат.

— Но как ты войдешь на «мельницу»? По тебе сразу видно, что не поляк.

— Тем лучше, — заступился за Егора Гриневецкий. — Все уголовные знают, что в сыскной полиции служат одни поляки. Или кресы, как я. В силу возраста ваш помощник не участвовал в операциях, работал больше с бумагами. Лицо его не примелькалось. Пусть попробует.

Десять агентов расселись по столам и драили свои револьверы. Люди старались выглядеть невозмутимыми, но беспокойство витало в воздухе. Кто знает, как пойдет задержание? В Польше, в отличие от России, фартовые считали малодушным сдаваться полиции без боя. Лыков однажды уже испытал это на себе. В восьмидесятом году в Нижнем Новгороде поляки прострелили ему плечо. А сейчас? Между панами будут русские, у которых руки по локоть в крови. Вон как распороли живот несчастному штабсу…

Кроме того, нужно, чтобы бандиты не успели сбежать в темные подвалы. Придется действовать быстро. Значит, он, Лыков, должен идти в голове колонны. Ну, к этому ему не привыкать… Как там Егор? Парень малоопытный — и сразу в такое пекло. Получается, помимо задержания Гришки есть еще задача уберечь своего помощника.

Неожиданно в комнате появился обер-полицмейстер Толстой. С шашкой и зачем-то кобурой на ремне он ходил между столами и заговаривал с агентами. Те вставали, вытягивались, что-то отвечали генералу. Он хлопал их по плечу и шел дальше. Позади Толстого семенил Гриневецкий. Рядом со щуплым начальником его мощная фигура сделалась меньше, незаметнее.

— Для чего он здесь? — спросил Алексей у Нарбутта.

— Переживает. А когда узнал, что предполагаемые убийцы — русские, объявил, что сам будет руководить задержанием.

— Еще не хватало! — рассердился Лыков. — Генерал будет нами командовать? Он хоть знает, как дело делается?

Витольд Зенонович молча пожал плечами. Толстой подошел, и стало видно, что он тоже неспокоен.

— Ваш человек внутри?

— Так точно, ваше превосходительство! — ответил Нарбутт.

— Когда штурм?

— Через два часа. Длительное наблюдение там, по обстоятельствам местности, невозможно. Отряд поэтому выдвигается на трех пролетках и сразу кидается к двери. Агент наблюдает в окно. Завидев нас, он разбивает стекло, чтобы привлечь охранника в зал. Будто бы между игроками драка. Караульный спешит на шум, агент отодвигает засов.

— Кто непосредственно руководит штурмом?

— Я, ваше превосходительство, — сделал шаг вперед Лыков.

Толстой посмотрел ему в глаза, словно хотел сказать что-то важное, но так и не решился. Однако коллежский асессор его понял. Хорошо, что первым на русские пули идет русский — вот что подумал генерал. Что ж, может, он и прав… Чертовы варшавские условности! Даже сейчас, накануне опасного дела, между людьми одного ведомства проходит незримая черта.

Полтора часа прошли в томительном ожидании. Наконец полицейские спустились во двор, расселись по экипажам и через задние ворота шмыгнули в тихую Даниловечскую. Уже стемнело. Четыре пролетки с поднятыми верхами быстро вывернули в Налевки и вклинились в поток. В последней ехали обер-полицмейстер и начальник сыскного отделения. Чтобы не маячить красными отворотами генеральской шинели, Толстой закутался в охотничий пыльник.