Заговор францисканцев - Джон Сэк Страница 26

– Да. Глупости странствующего купца. Я слышал эту историю от брата Салимбене.

– От Салимбене? – эхом отозвался отшельник.

Теперь его беспокойство стало явным. Амата заговорила скороговоркой, чтобы он не успел ее перебить.

– Один торговец долго не был дома. Вернулся из путешествия через два года и застал в доме новорожденного младенца. «Эй, жена, – спросил он, – откуда этот малютка? Он не из моих, это точно». – «Ах, муженек, – отвечала жена, – прости, если я была неосторожна. Однажды зимой я отправилась вечером на прогулку совсем одна. Снежный Король застал меня врасплох и взял силой. Этот мальчик, увы, его сын». Купец не сказал ни слова, но через несколько лет, отправившись в Египет, взял мальчика с собой и там продал в рабство. Когда он вернулся, жена спросила: «Где мой сын, муженек?» – «Ах, верная моя женушка, – заплакал купец. – В тех краях все мы так страдали от жары, что были на краю смерти. Но хуже всех приходилось мальчику, ведь он сын Снежного Короля. Кончилось тем, что бедняжка просто растаял без следа».

Энрико расхохотался.

– И какую же мораль выводил брат Салимбене из этой истории? – проворчал Конрад.

– Что купец был глуп, оставив жену без присмотра на два года.

Конрад неодобрительно заметил:

– Мы здесь рассказываем о примерах добродетелей...

Он оборвал себя на середине фразы. За языками пламени всхлипывал, закрыв лицо руками, кающийся. Амата тронула его за плечо.

– Что с вами, сиор Джакопоне? Неужто вас так огорчил мой рассказ?

Он покачал головой, вытер глаза уголком плаща и, овладев собой, проговорил:

– Простите, братья. Я вспомнил Умилиану де Черчи и хотел рассказать вам пример покаяния.

Он говорил, задыхаясь:

– Она жила в голых стенах задней комнатки в одном из богатейших домов Флоренции. Не прерывала тайного покаяния... постилась и плакала... искупая бесчестную жизнь своего богатого брата, жившего по соседству.

Он снова обвел слушателей горестным взглядом, от которого Амата сама чуть не расплакалась, и рассеянно отмахнулся от дыма, окутавшего его лицо.

– Такой женщиной была и моя любимая жена – святой женщиной! Пока я ростовщичеством копил богатства, пока я распоряжался собственностью и деньгами своих клиентов... неизменно к собственной выгоде, пока я проигрывал нажитое и доставшееся по наследству богатство в кости... притом принуждая эту добродетельную женщину украшать себя суетными нарядами ради моего престижа, она совершала покаяние, в надежде выкупить у князя зла мою заблудшую душу.

– Почему же она теперь не с вами? – спросила Амата. – Где она?

– Ее нет, дитя. Уже четыре года, как умерла. Однажды я послал ее вместо себя на праздник помолвки моих клиентов. Я обещал, что прибуду туда позже, так уж был занят, мостил себе лестницу к власти да считал доходы. Но еще до моего прихода ложа, перегруженная гостями, рухнула и раздавила ее.

Они принесли домой ее изломанное тело. Когда служанка и нянька нашего дитяти раздели ее, чтобы обмыть для похорон, то увидели, что под богатым платьем она носила власяницу. Весь год нашего брака она истязала свою нежную кожу за мои грехи. Я и помыслить не мог, что она так поступает.

Он прикрыл глаза, как утром на площади, и напевно заговорил:

– Я помню женщину с оливковой кожей, с черными как вороново крыло волосами, в роскошном наряде. Память о ней и теперь терзает меня. Если бы я мог заговорить с ней сейчас...

Амата перебралась поближе к кающемуся. Ей хотелось обнять его за плечи, по-женски утешить, но нельзя было. Только Конрад, единственный из этих суровых мужчин, знал, что она не Фабиано. Только словами могла она выразить свое сочувствие.

– Мне так жаль вас, сиор Джакопоне, – пробормотала девушка.

Остальные молчали, пока отшельник не решился наконец нарушить мучительное молчание и отвлечь несчастного от его горя. Он тихо, уважительно заговорил:

– Теперь нам всем нужен отдых, но одному придется стеречь наш сон и поддерживать огонь. Мы можем сторожить по очереди.

После долгого перехода тело Аматы молило об отдыхе, но теперь, когда чары вечерней беседы были разбиты, ей вспомнились дневные мечты – хоть одну ночь провести на укромной полянке, прижавшись к мускулистому плечу Энрико.

– Я еще не хочу спать, – вызвалась она. – Живот все болит. Я посторожу первым.

Ее мечты были бы вдвое слаще, если бы в повадке парня удалось приметить хоть долю страстности Джакопоне.

Путники устроились подальше от искр костра, на подстилке из сосновой хвои. Амата устроила себе гнездышко, а потом проползла к выходу из пещеры, где улегся Энрико.

– Постарайся не заснуть, – шепнула она, выходя. – Я хочу рассказать тебе еще одну историю, но она не для ушей этих стариков.