Лунный лик Фортуны - Элис Клер Страница 26

Жосс остановился на третьей снизу ступеньке и посмотрел на статую Святой Девы.

Это был единственный элемент Святыни, созданный человеческой рукой. Кто-то поработал на славу, чтобы элемент получился очень хороший. Мастер вырезал статую из какого-то темного дерева. Святая Дева возвышалась над источником, ее ступни были на уровне глаз посетителей, а протянутые к ним руки с обращенными вверх ладонями словно говорили: «Приди и испей моей целебной воды». Стройный, грациозный силуэт был искусно задрапирован в платье с капюшоном. Святая Дева стояла, склонив голову, на ее устах была сдержанная, но доброжелательная улыбка, а над головой сиял нимб – совершенный круг, подчеркивающий святость.

Не сводя с нее глаз, Жосс тем не менее отметил, что основание, на котором стояла статуя, было сделано с большим умом: его форма вторила форме нимба, а поверхность казалась зеркальной. Все выглядело так, будто, всматриваясь в водоем, Пресвятая Богородица могла видеть свое, окруженное нимбом лицо с улыбкой, которую она посылала себе самой.

Это был оригинальный и впечатляющий замысел. Спустившись еще на две ступени, Жосс присмотрелся получше. Основание было врезано в скалу, из которой оно выступало на четыре или пять ладоней; чтобы удержать вес деревянной скульптуры, под него были подведены подпорки, сверху не видимые. Основание было сделано из того же темного дерева, что и статуя, но его поверхность покрывал тонкий слой серебра. Хрупкие босые ноги Святой Девы составляли приятный контраст блестящему металлу. Жосс поймал себя на том, что рассматривает пальцы ее ног, и без особого удивления обнаружил, что улыбается.

Да, Святыня – это поистине впечатляюще место, решил Жосс, поднимаясь по каменным ступеням. Легко понять, какое благоговение она вызывает в людях. Легко поверить, что сама Пресвятая Богородица вдохновила людей на создание этого целительного убежища. Поддавшись благоговейному чувству, Жосс остановился на верхней ступени, еще раз обернулся, чтобы посмотреть на Святую Деву, и, упав на колени, начал молиться.

Элевайз доставляло беспокойство, что во время вечернего богослужения она никак не может сосредоточиться, такая неспособность была ей не свойственна. И дело не в том, что она не могла заставить свой мозг сфокусироваться на чем-то, дело в том, что ее мысли никак не фокусировались на молитве. Решительным усилием воли она отправила множество требующих ее внимания дел на задворки сознания и заставила себя слушать пение хора.

Позже, покидая церковь, аббатиса вдруг ощутила прилив сил, и, словно в этом и заключалась божественная награда за ее старания, мозг неожиданно обрел утраченную было способность. Когда она пересекала двор, направляясь к галерее, из конюшни вышел брат Майкл и сообщил, что Жосс Аквинский вернулся в аббатство, но пошел вниз, в долину, чтобы увидеть Святыню.

Поблагодарив его, Элевайз медленно прошествовала к тенистому местечку в западной части галереи и, опустившись на каменную скамью, которая шла вдоль стены с внутренней стороны, начала упорядочивать свои мысли.

У Жосса наверняка есть новости, которые он должен ей сообщить. По меньшей мере, он принес весть от отца Гунноры. Но явно будет и что-то еще.

Аббатиса давно пришла к заключению, что Жосс Аквинский не относится к числу людей, которые удовлетворяются тем, что им уделяют собеседники; он ни за что не удовлетворится, если есть хотя бы малейшая возможность вызнать что-нибудь еще.

«А я? – подумала она. – Что могу сообщить ему я?»

Теперь, получив возможность вернуться к делам, которые так настойчиво требовали ее внимания в церкви, аббатиса расположила их в порядке важности.

Самым главным, по ее мнению, был вопрос о новенькой, Элвере, которая за те дни, что прошли после смерти Гунноры, довольно сильно изменилась. Поначалу перемены были не столь заметны, но внезапно темп их резко увеличился, а за последние сутки юная девушка и вовсе стала совершенно другим человеком.

Я могла бы понять это, думала Элевайз, если бы изменения произошли сразу, как только мы узнали о смерти Гунноры. В конце концов, они, похоже, симпатизировали друг другу. Что может быть более объяснимо, чем состояние Элверы, потрясенной горем и ужасом от убийства подруги? Хотя Элвера не производила впечатления девушки, нуждающейся в чьей-либо помощи, – Элевайз сказала бы, что совсем наоборот, – но кто знает? Вполне может быть, что как раз перемены, произошедшие в жизни Элверы в стенах аббатства, и заставляют ее вести себя так странно, вселяют в нее чувство полной растерянности, вызывают необходимость в успокаивающем влиянии других сестер, которые более уверены, более надежны в религиозной жизни.

Но если это и вправду так, тогда Элвера, несомненно, привязалась бы к той из сестер, которая демонстрировала спокойную уверенность. Девушка ее умственных способностей – а ведь ясно, что Элвера обладала значительным интеллектом, – не выбрала бы Гуннору.

Оставив это интригующее наблюдение, Элевайз вернулась к вопросу об изменившемся поведении Элверы.

Нет, все не совсем так. На протяжении недели, а то и больше, последовавшей за убийством, Элвера оставалась прежней. Конечно, она была испугана, как и все остальные, но если бы от Элевайз потребовалось дать оценку ее поведения, она сказала бы, что, скорее, отклик Элверы на убийство был меньше ожидаемого, а никак не больше. Да, она подавила в себе смешливость, это верно, однако у Элевайз сложилось впечатление, что то было сделано для формы – в страшные дни после смерти Гунноры никто из сестер не позволил себе улыбки.

Теперь все изменилось. Сейчас Элвера выглядела бледной и подавленной, ее гладкий детский лобик был постоянно нахмурен. Словно бы она, размышляла Элевайз, наконец осознала, что произошло.

Так ли это? Что, просто запоздалое потрясение? Элевайз встречалась с подобным явлением, такое случалось с людьми и после серьезного ранения, и после тяжелой утраты.

Элевайз медленно покачала головой. Нет, тут другое, она была абсолютно уверена в этом, хотя и боролась с соблазном принять такое объяснение и больше не думать о состоянии Элверы. Нет. Что-то еще произошло и расстроило Элверу. Что-то, что случилось после смерти Гунноры.

Уже сутки Элвера находилась в смятении. И ровно сутки назад Жосс Аквинский ворвался в их жизнь, а потом столь же внезапно исчез из нее. И ведь всем в аббатстве было хорошо известно, зачем он приехал и куда направился.

Совпадение было слишком явным, чтобы от него можно было отмахнуться. Очевидно, Элверу встревожило нечто, связанное с самим Жоссом, или, что еще более вероятно, с возложенным на него поручением навестить семью Гунноры.

Почему то или другое стало поводом для ее огорчения?

И почему именно Элвера из всех прочих? Самая юная в сестринской общине, прибыла сюда последней, единственный человек, которого можно было бы назвать другом Гунноры… Элевайз отмахнулась от тревожного предчувствия.

«Что-то я стала чрезмерно впечатлительной, – сказала она себе. – Я позволяю своему воображению уноситься куда-то с мыслью о тайне, интриге, загадке, в то время как Элвера, вполне вероятно, страдает оттого, что приняла происшедшее близко к сердцу. В конце концов, то, что у нас случилось, действительно ужасает. Плюс ко всему вполне понятные опасения. Поскольку она девушка умная, то давно уже догадалась, что рано или поздно ее позовут на беседу с человеком, прибывшим расследовать обстоятельства смерти Гунноры. А ведь верно, – вспомнила Элевайз. – Жосс сам объявил, что хочет поговорить с девушкой. Когда я заметила, что, вполне вероятно, Элвера не задержится в аббатстве надолго, он сказал: «Не разрешайте ей уйти, пока я не поговорю с ней!» До его отъезда случай так и не представился, но зато сейчас – времени хоть отбавляй».