Бледный гость - Филип Гуден Страница 26

Некоторые, вроде Освальда Элдена, добавил я про себя.

– Думаю, если бы все мы получали то, что заслуживаем, это были бы очень разные судьбы. Кэйт сказала мне, у вас есть чем поделиться со мной.

– Да, сэр. Но сначала, не могли бы вы… объяснить мне, хм… почему вы здесь? Простите, если это звучит бестактно. Я вовсе не хотел вас обидеть.

Филдинг немного помолчал, словно собирался с мыслями. Потом заговорил:

– Выясняется, что в поместье человек наложил на себя руки. Тем не менее ходят разнообразные слухи о его смерти, в частности нелепые басни про дьявола и лесных духов. Такой поворот событий нежелателен в любое время, особенно сейчас, когда людям не стоит отвлекаться на глупости, в самый разгар приготовлений к свадьбе наследника поместья. Так что лорд Элкомб обратился ко мне с просьбой сделать все, что в моих силах, чтобы успокоить умы. В любом случае это одна из тех ситуаций, когда закону стоит сказать свое слово и когда он должен это сделать. Если человек умирает, этого нельзя оставлять без внимания. Кем бы он ни был. Ответил ли я на ваш вопрос?

– Да, спасибо.

– Но вам это должно быть уже известно? Кэйт наверняка рассказала вам.

– Мне необходимо было услышать это от вас, сэр, ведь я не знаю, какой эффект произведут мои слова. То, что я хочу рассказать, мало касается дьявольщины и лесных фей, но уж точно не будет способствовать успокоению умов.

– Что ж, Николас, вы будете моим первым свидетелем. Говорите.

И я рассказал.

Судья слушал очень внимательно. Я вел рассказ четко, со всеми подробностями. Все в моем слушателе, от его манер до ровно подстриженной бородки, от занимаемого им поста мирового судьи до его спокойных серых глаз, внушало ощущение ясности и порядка. После того как я закончил, а много времени мое повествование не заняло, Филдинг сцепил пальцы замком.

– Почему вы уверены, что, кроме вас, никто этого не заметил? – спросил он наконец.

– Я не обладаю какой-то особенной проницательностью, ваша честь. Возможно, другие и заметили, но только ничего не сказали, потому что на Робина и без того внимания не обращали. Боюсь, что человеком в привычном смысле этого слова он не был.

– Что именно вам показалось странным в его руках?

– Я не могу сказать точно. Возможно, долгое пребывание в лесной стихии вызвало такую их искривленность, а может быть, это врожденное. Но больше они походили на лапы животного, чем на человеческие руки. Он мог хватать предметы, но не держать их правильно. Определенно он не был способен завязать тот узел на веревке, на которой он якобы повесился.

– Два узла, по существу, – поправил меня Филдинг. – Вы сказали, веревка была обвязана вокруг дерева так же прочно, как и вокруг его шеи.

– И на дерево не так-то легко взобраться. Управляющий Сэм рассказал мне, что, когда они снимали тело, один из его людей проделал это с изрядным трудом. А ведь он молод и ловок.

– Тогда как Робин был тщедушен и выглядел изможденным.

– Да.

– И особой силой не отличался, так?

Вспомнив, как дикарь схватил меня в своей норе, я счел нужным ответить:

– Кое-какая все же имелась.

– И, как видно, достаточная, – подхватил Филдинг, – чтобы взобраться на дерево, затем перелезть на ветку, потом, вероятно балансируя, широко расставив ноги, в течение нескольких минут завязывать веревку вокруг шеи и ветви – или наоборот, – и к тому же завязать узлы настолько прочные, насколько это возможно.

Я молчал, не желая мешать судье в выводе собственных заключений.

– И вы, Николас, полагаете, что ничего из этого Робин сделать не мог?

– Не знаю, сэр. По-своему, он был довольно ловким, двигался очень быстро, как животное. Думаю, он мог взобраться на тот вяз и на другие деревья тоже.

– Вы осматривали землю вокруг вяза?

– Да, – ответил я, довольный собственной скрупулезностью, – но это мало что прояснило. Собственно, вообще ничего, кроме, конечно, числа людей, которые были там.

– Когда снимали тело.

– Похоже на то.

– Похоже и возможно. Возможно и похоже. Похоже и кажется. Ничего определенного.

– Ничего, ваша честь.

– Вы упомянули веревку. А что с ней было не так?

– Робин сшивал свою одежду, если так это можно назвать, жилами животных и даже травяными нитями. Откуда он мог раздобыть веревку, чтобы повеситься на ней?

– Видимо, в особняке.

– Люди с кухни носили ему остатки еды. А не веревки с петлями для повешения.

– Он мог хранить веревку как раз на такой случай, как Иеронимо в пьесе Томаса Кида.

– «Испанская трагедия», – подхватил я просто автоматически, но тем не менее мне было приятно вспомнить более безопасный мир подмостков.

– Правда, мы говорим о реальности, – добавил Филдинг, помрачнев.

– Есть еще кое-что, – сказал я, – я этого не упоминал, потому что не был уверен, как вы на это отреагируете, но…

– Да?

Филдинг вновь направил на меня свой острый, проницательный взгляд, когда я принялся описывать более детально свой второй визит в обитель Робина и то, как он показал мне свое логово и шкатулку. И бумаги.

– Вы их не читали?

– У меня не было возможности. Робин не выпускал их из рук. К тому же освещение было слишком плохим.

– Вы возвращались потом, чтобы прочесть их?

– Нет.

– Так чего же мы ждем? – Филдинг впервые за все время разговора поднялся из-за письменного стола и стремительно схватил с кресла парчовый камзол: – Идемте.

Я послушно последовал за ним. Кэйт не было видно. Как и его дочь, Филдинг прекрасно ориентировался в доме и его окрестностях, так что спустя несколько минут мы двигались к западу от особняка по направлению к лесу. Мой спутник замедлил шаг. пропускав меня вперед.

– Раз уж идем, заодно покажите мне и дерево.

Второй раз я стоял под вязом, роковым для бедняги Робина. Я указал на ветвь, откуда свисало его тело, хотя нужды в этом не было: ее длина и «удобство расположения» идеально подходили для самоубийства через повешение. И к тому же на ветви оставался грязный кусок веревки. У корней дерева валялись пожухлые листья и мелкие сухие веточки, возможно опавшие, когда Робин забирался наверх или когда снимали его тело.

Адам Филдинг присел на корточки. Очевидно, он мало что мог различить на земле, потому что вскоре опустился на четвереньки, приблизив свой нос по-собачьи к самому грунту. Он расчистил небольшой участок от листьев и травинок и просеял сквозь пальцы щепотку рыхлой почвы. Потом вновь поднялся на ноги и переместился к подножию вяза, будто собирался подвергнуть его допросу. Подняв голову, он несколько раз обошел вокруг дерева. Я стоял на месте, поскольку не совсем понимал, что от меня требуется, и не желал мешать ему в этом священнодействии.