Кремлевская жена - Эдуард Тополь Страница 26

22.00

Я шла из МУРа пешком. По Страстному бульвару, по улице Горького, в гостиницу «Пекин».

Накрапывал дождик, но ощущение дорогого и стильного, подаренного мне Ларисой французского плаща из водоотталкивающей ткани, и ее же — в тон плащу — сумочка на руке, и теплые тонкие колготки — все это создавало этакий кайф богатства и уюта даже в мелкой ряби дождя. И вообще сентябрь в Москве — моя любимая пора, а Страстной бульвар — место, где я хотела бы жить до старости. Вот и сбывается то, что вчера вечером я загадывала в Полтаве! Этот Белоконь, конечно, язва, но… Интересно, он женат или нет? От него могут быть красивые дети… Да, последние пару лет я смотрю на каждого нового мужика не так, как в девичьи годы. А почти невольно прикидываю, какой от него может получиться ребенок? Старею…

Но — к черту эти женские сантименты! Здравствуй, Москва, здравствуй, Страстной бульвар — тихий и желто-зеленый оазис в самом центре, по соседству с улицей Горького, Пушкинской площадью и Петровкой. Пустая аллея, густые деревья, мокрые кусты… Говорят, когда-то здесь проходил трамвай, дребезжал и клацал колесами, но потом его сняли, убрали рельсы, и на Страстном стало тихо и уютно. Помню, я любила в такие же осенние дни заскочить в день стипендии в кафе «Шоколадница» на Пушкинской площади, выпить чашку горячего шоколада с «калорийной» булочкой, а потом завернуть за здание АПН и оказаться вдруг отгороженной от шума улицы Горького массивным кинотеатром «Россия». Я садилась на пустую скамейку и зубрила «Основы криминалистики». То, что буквально в двух кварталах находится Петровка, 38, — знаменитый Московский уголовный розыск, где разматываются сложнейшие уголовные дела и работают лучшие криминалисты страны, подстегивало меня учить, зубрить, вгрызаться в учебники. Да что скрывать — кто из студентов-юристов, мечтавших о романтике следственной работы, не составлял свои дневные маршруты так, чтобы лишний раз пройти по Петровке, увидеть это длинное желтое здание МУРа за высоким кирпичным забором? И кто не мечтал, что когда-нибудь он спокойной неторопливой походкой подойдет к воротам Петровки и хозяйски протянет часовому кожаные красные «корочки» с золотым тиснением «МУР МВД СССР»!

И вот эта мечта сбылась — меня пригласили в МУР на работу! Но, черт возьми, почему всегда — ну, всегда! — даже то, о чем мечталось с юности на расстоянии сияюще-романтичным, оказывается на практике таким обыденным и сложным! Ведь за что, собственно, они предложили мне МУР? Чтобы я оградила их от гнева Ларисы? Но если эту липу, эти раздутые рапорта они пишут по заказу самого Власова, то на кой им моя защита? Я не понимала. Я не понимала, почему эта сова — генерал Курков молча ушел из МУРа, почему Котов и Белоконь сначала хотели меня купить, а через минуту стали надо мной издеваться, а потом сразу уступили и даже дали машину, чтобы я доехала до «Пекина»? Был во всем этом какой-то разнобой… И поэтому машину, а точнее шофера-оперативника, я отправила в «Пекин» со своим чемоданчиком, а сама пошла в гостиницу пешком. Нужно спокойно, «взвешенно» во всем разобраться…

Я шла не спеша, под ногами шуршали влажные, но еще не размокшие листья, и видела сквозь оголившиеся ветки деревьев желтые квадраты чьих-то окон в старых кирпичных домах, видела спящие вдоль тротуара машины, но разобраться ни в чем не могла, злилась на себя за свою тупость, от злости до боли сжимала в кармане стальную ручку увеличительной лупы, которая, черт знает почему, так и осталась у меня в кармане. Что за игру со мной играют — сначала Власов и Гольдин, а теперь в МУРе? Прикрывать их от Ларисы? Нашли громоотвод! Сволочи! Поманили МУРом — как куском мяса провели перед носом, а потом начали насмехаться!..

Тут грохот бегущих ног прервал мои терзания. С Пушкинской площади, в обход кинотеатра «Россия», вдруг хлынули в темноту Страстного бульвара два потока бегущих людей. А наперерез им сбоку вылетели темные автобусы, из которых на ходу выскакивали плотные мужские фигуры в бушлатах, в серых беретах на головах и с дубинками в руках. С веселой резвостью молодых волков они догоняли бегущих людей и хрустко, с присвистом обрушивали свои дубинки на их плечи, спины, головы. Особенно доставалось тем, кто, либо по забывчивости, либо из-за принципа, еще нес в руках плакаты с самодельными надписями «За демократию!», «Президента страны выбирает народ, а не партия!», «За всеобщие прямые выборы!», «Свободу Нагорному Карабаху!», «Прекратить оккупацию Прибалтики!» и тому подобное. За этими плакатами парни в бушлатах охотились как бы даже наперегонки друг с другом, как за самой жирной добычей, и не только сбивали с ног тех, кто держал их, но и били этих людей ногами, скручивали руки и волоком тащили по земле в автобусы. Была какая-то игривость в работе этих парней, словно то, что они делали, — им в баловство и в охотку…

При этом никто из бегущих от них людей не кричал, не звал на помощь — так стадо овец в молчаливом ужасе несется прочь от смерти, тяжело дыша на бегу. И только те, кого настигали преследователи, приглушенно вскрикивали от ударов или шлепались на землю. Вот какая-то молоденькая женщина, совсем девчонка, как щитом, прикрылась плакатом «Свободу политзаключенным!». Дубинка, легко пропоров плакат, угодила ей по шее… Вот еще один парень получил удар прямо в лицо, по повязке с надписью «Гласность»…

А сзади, из-за «России», с Пушкинской площади бегут еще люди, словно кто-то гонит их в эту ловушку Страстного бульвара, откуда нет выхода, кроме как на Петровку или на Пушкинскую улицу…

«Демократы», — успела подумать я и запоздало попыталась отскочить в сторону от бегущего на меня потока. Но поздно! — толпа нахлынула на меня, как на пень, торчащий поперек потока, столкнула, потащила за собой, сумочка соскользнула с моей руки и отлетела в сторону; я дернулась поднять ее, и тут толпа оставила меня одну, и, так и не успев поднять сумочку, я вдруг увидела летящее на меня молодое курносое лицо, треугольник тельняшки в распахнутом вороте бушлата и тонкую черную дубинку, поднятую в небо, как кавалерийская шашка. Глаза этого высокого парня в сером берете уже выбрали меня и на бегу держали в прицеле своих веселых зрачков. И сладостная улыбка предвосхищения удара открывала его молодые белые зубы. Ах, как он врежет сейчас мне по темени, ах, как врежет!..