Портрет девочки в шляпе - Елена Дорош Страница 26

– Ах ты ж паскуда зловредная! Я ж тебе, Глафира Петровна, не велела на крыльцо ходить, а ты опять за свое! Чего сожрала, спрашиваю? А? Откуда ты цветы взяла?

– Кто такая Глафира Петровна? – шепотом спросила Лора, спускаясь босиком по лестнице.

– Это она козу свою так прозывает, – ответил Герман, осторожно открывая дверь ее комнаты. – А ты свой букет случайно не на крыльце оставила?

– Ах, блин, точно!

– Ну, попадет теперь Глафире Петровне. Спокойной ночи, Царевна.

Лора хихикнула и юркнула к себе. Герман прислушался. Разборки продолжались. Он бесшумно поднялся по лестнице к себе и закрыл дверь.

Утром ее опять разбудили на заре. На этот раз громоподобным стуком в окно. Похоже, это становилось доброй традицией. На этот раз Лора ругаться не стала, молча напялила одежду и выползла на крыльцо. Зизи. Теперь я уж точно Зизи.

Герман вынырнул откуда-то из кустов, с ходу подхватил ее и покружил.

– Вот это подарок – Неспящая Царевна!

Лора скорчила злобную мину.

– А… понял. Это Царевна-Несмеяна!

Как она ни старалась, выпячивание губ трубочкой не помогло, и Лора рассмеялась. Ну вот зачем он ее смешит прямо с «ранья»? Ведь она даже глаза разлепить как следует не может! Выглядит как житель китайской деревни! К тому же неумытый!

– Умоемся на лугу, – шепнул Герман ей на ухо, поцеловал заспанный глаз и потащил к калитке.

Он что, ее мысли слышит?

Следующие десять минут они куда-то бежали, поворачивали за заборы, перепрыгивали через лужи и наконец выбежали на поле.

– Смотри, Царевна. Это называется «росный луг». Я ведь обещал, что покажу.

Все пространство перед ними до самого горизонта было покрыто алмазами. На каждой былинке, веточке и цветке висело, лучась невыразимым блеском, по несколько бриллиантовых капель. Солнце, поднимаясь, подсвечивало их. Множество граней сверкало сказочной, невиданной, нереальной красотой и слепило глаза.

Лора наклонилась, собрала в руку «горсть алмазов» и слизнула. Вкусно как…

Герман провел рукой по поверхности. Бриллиантовые капельки посыпались на землю. Они умылись и напились.

– Пройдемся? По росе ходить полезно, – предложил Герман.

– Жалко такую красоту губить. Давай обойдем сбоку и полюбуемся.

Они медленно пошли по кромке луга. Герман сорвал большую ромашку и воткнул ей в волосы. Она засунула ему за ухо колокольчик. Настроение у обоих было благостным. Так бы идти и идти.

Они спустились с откоса, пошли вдоль реки и набрели на уютный, спрятанный между двух вывороченных огромных корневищ кусочек берега, покрытый чистым белым песком.

– Как в Майами, – растягиваясь на песке, сказал Герман.

Лора села рядом, он тут же притянул ее к себе и стал целовать. Она даже не поняла, как он оказался сверху. Ей не было холодно, наоборот, даже жарко, хотя одежды на ней не осталось почти… совсем… никакой. Она только видела зеленые, нет, черные, как омут, глаза и летела в каком-то огненном, а может, воздушном, потоке куда-то не то вниз, не то ввысь…

Неизвестно, сколько прошло времени, но он пришел в себя, когда Лора объявила, что, если он ее сейчас же не отпустит, ее спина будет покрыта синяками, потому что она лежит на какой-то коряге.

Герман приподнял ее и переложил на себя. Так привычнее. Лора потерлась щекой, повертела головой, поболтала ногами и неожиданно предложила искупаться. Герман приподнял голову. По сизой от утреннего холода реке бегали волны. Как мурашки по спине.

– Искупаться? Уверена?

Лора вскочила и бросилась к реке.

– Это… что же она вытворяет?

Он побежал за ней, хотел перехватить, но Лора уже барахталась на мелководье, плескаясь и разбрызгивая воду.

– С ума сошла? Простудишься!

Он поднял ее на руки и вынес на сушу.

– До чего же ты отчаянная!

Лора схватила одежду и стала напяливать на мокрое тело. Теперь она почувствовала, что на улице собачий холод. Герман натянул на нее джинсы, футболку, куртку и застегнул до самого горла. Шарфом обмотал влажные волосы, и она стала похожа на Марфушеньку-душеньку, сидящую под елкой в ожидании приданого. Он не сдержался и стиснул ее так сильно, что она охнула.

– А ты чего? Одевайся скорей!

Почему-то она не решалась смотреть на него голого. Прятала глаза. А он как ни в чем не бывало прошелся по берегу, стряхивая с себя капли, и заявил:

– Сначала обсохну немного.

Он повернулся, и она снова воровато отвела глаза, хотя, конечно, успела рассмотреть все, что нужно. Он словно не замечал ее смятения.

– Мы с дедом купались до ноября. На Крещенье в прорубь окунались. Лет с пяти. Так что я привычный.

Ну а я непривычная! Лора внезапно рассердилась и, отвернувшись, подняла с земли сумку, которую по дурацкой городской привычке всюду таскала с собой. Герман подошел и обнял ее.

– Ты чего, Царевна?

Она спрятала лицо у него под мышкой и пискнула оттуда:

– Хорошо тебе, ты такой красивый, что можешь голым по улицам ходить. А я вот…

– Толстая? – подсказал он.

– Да, я… толстая? Ты сказал, что я толстая? Я кажусь тебе толстой? Я?

Она раздула ноздри и вытаращила глаза. Герман не выдержал и расхохотался.

– Да не толстая ты, успокойся! Вы, женщины, это что-то! Самой тощей скажи, что толстая, поверит! Причем с ходу! Просто поразительно! Ты что, себя в зеркале не видела?

– Да, мы такие! Не понимаю, что тут смешного!

Герман вытер мокрые от слез глаза.

– Ты такая потешная, когда злишься! Просто не мог удержаться от провокации!

– Ах ты… поросенок немецкий!

И кинула в него камешек. Герман увернулся и стал карабкаться по откосу. Она полезла за ним, продолжая обзываться и кидаться тем, что попадалось под руку.

Хохоча и гоняясь друг за другом, они постепенно приближались к дому и вдруг услышали зычный голос Зои Павловны, выкликающий их на все село.

Оказалось, хозяйка их обыскалась. У нее, видишь ли, оладьи остывали! И пюре! И котлетки домашние! И сырники со сметаной!

И тут они, посмотрев друг на друга, вскрикнули разом:

– А где Чернышевский?

Оказалось, забытый ими Гаврила Николаевич вовсе не потерялся в пространстве. Сразу после концерта его подхватил человеческий поток и увлек в клуб. Там, в окружении местных нимф, Чернышевский так славно провел время, что обнаружил себя утром рядом с прекрасной селянкой у нее дома. Испугавшись, Гаврила пулей рванул к зданию администрации и упросил Батюшкова отправить его на станцию хоть на тракторе. Павел Егорович удивился, но машину дал.