Истина - Эдуард Хруцкий Страница 25

Слова «до свидания» и «гражданин» Наумов произнес специально с некоторым значением.

Майор ушел, а Пронин остался сидеть, подавленный новостями. И корреспондент, и это убийство. Не дай бог, с двух концов начнут мотать. Тогда точно хана.

Пронин вел машину нервно, рывками, чего не делал никогда в жизни. Он любил машины с детства. Водить начал еще в школе, занимаясь в автомобильном кружке. В автодорожном институте он даже участвовал в гонках. Его страсть к машинам была всепоглощающей. Он не просто завидовал людям, имеющим «мерседесы», «вольво», «форды», «тойоты», — он ненавидел их. Потом, войдя в «дело», он купил себе «мерседес». И когда впервые сел за руль собственной иномарки, понял, что практически достиг всего в жизни.

И вдруг все, к чему он стремился, ради чего рисковал, вел двойную жизнь, может рухнуть. И тогда отберут «мерседес», изымут деньги, лишат чудесной квартиры и не станет Аллы. Он не испытывал к ней никаких особо сложных чувств. Она волновала его как женщина и была нарядна и красива, как машина иномарки, а следовательно, престижна.

А о престиже своем Сергей Митрофанович заботился. Он появлялся на просмотрах и в ресторанах творческих клубов элегантный, с красивой женщиной. Они шли, и Сергей ловил взгляды мужчин, обращенные на Аллу.

Да, в своем кругу, где место в жизни определялось маркой машины и часов, наличием свободных денег и тряпками, он занимал одно из первых мест. Но существовал другой мир, в котором жили люди типа покойного Бурмина. И в нем критерии были совершенно иные. Пронин понимал, что в том мире живут интереснее и полнее, но войти туда не мог, потому что там действовала иная шкала ценностей.

С Метростроевской Пронин свернул в переулок, ведущий к набережной, и въехал под низкую арку.

Он остановил машину у кирпичного трехэтажного дома, на стене которого висела скромная вывеска «Цех № 7». Пронин запер машину, спустился по ступенькам. Цех занимал весь подвал дома. Здесь еще работали. У Виктора Константиновича были свои законы о труде и, естественно, о заработной плате.

Сергей толкнул маленькую дверь с табличкой «Старший мастер».

Виктор Константинович пил чай. На окне уютно шумел электрический самовар. На столе лежали калачи и сахар, стояла открытая банка зернистой икры.

— Чаю хочешь?

— Не до грибов, — мрачно сказал Пронин.

И быстро, без пауз Сергей пересказал разговоры с Николаем Николаевичем и майором милиции.

— Так. — Виктор Константинович сжал в кулаке калач. — Так.

Он внимательно посмотрел на Пронина. Плох был его подельник, совсем плох. Но ничего. Первый испуг пройдет, появится спокойствие. Он тоже поначалу нервничал. Потом пообвыкся.

— Значит, так. Расписываешься, все деньги ей на книжку. Машину продай.

— Как? — ахнул Пронин.

— А так, продай — и все. Кончится кутерьма эта, новую купишь. А пока приобрети «жигули» на жену. Если уж без машины жить не сможешь. Долю мою привез?

Пронин молча положил на стол деньги, взятые из сейфа. Виктор Константинович, не считая, сунул их в портфель.

— Теперь слушай. Николай отчетность в порядок приведет, ты тоже все лишнее уничтожь. Ну, квартира у тебя нормальная, по окладу. Все дела заканчиваются с этой минуты. Я исчезаю. Не ищи. Надо будет, сам найду. Убийство — это плохо. Розыск копает въедливо. Могут поднять все, а там и ОБХСС прибудет. Езжай, главное, не паникуй.

Пронин ушел. А Виктор Константинович написал заявление об уходе, отнес его в кабинет начальника цеха. Завтра возьмет расчет и трудовую книжку. Деньги в чемодан — и на юг. Второй паспорт у него был, да и трудовая книжка тоже. А главное, в Сухуми был у него дом у моря, купленный на верную бабу, которая его ждет не дождется.

В шестьдесят восьмом повредили его на лесоповале, так что, спасибо колонии, инвалидность у него в кармане. Устроится сторожем на лодочную станцию. А денег на две жизни хватит.

Он убегал всю свою жизнь. Убегал и прятался. Но его находили, судили, наказывали. Он освобождался, и снова начиналась гонка. Лидером в ней были деньги.

Виктор Константинович Захарко, а на самом деле Анатолий Петрович Плужников сел в колонию первый раз в пятьдесят втором году. Потом вылетел на волю по амнистии от пятьдесят третьего. С тех пор он организовывал подпольные цехи, вкладывал деньги в дела с трикотажем, кухонной мебелью, автосервисом. Его снова сажали. У него конфисковывали деньги, но он, вернувшись, влезал в новое дело.

Теперь хватит. Накопил. Пора на покой. Ему уже шестьдесят один стукнул.

Вот и еще один день прошел. Второй после выстрела в дачном поселке. И ничего. Никаких сдвигов. Даже наметок нет. Розыск буксовал, словно машина на размытой глине дороги. Никогда раньше Наумову не попадалось такое сложное дело. Оно напоминало некий кинофильм из жизни мафии Марселя. А если вдуматься, так оно и есть. Убит человек, убийца стреляет из пистолета редкой системы, да еще с глушителем. И если принять во внимание, что был некто высокий, который вначале, возможно, тщательно готовил преступление, то это действительно случай чрезвычайный.

Конечно, у Пронина не было повода для убийства Бурмина. Да и не тот человек этот Сережа. Как он побледнел, увидев удостоверение. Такой на убийство, тем более заранее обдуманное, не пойдет. Здесь рука чувствуется. Человек угадывается. Холодный, расчетливый, умеющий с оружием обращаться.

Вот в справке, которую принес Леня Сытин, есть интересная деталь. После статьи Бурмина о деле подпольного трикотажного цеха осуждены четыре человека. Трое так — подручные. А главный у них Низич Владислав Казимирович. Делец. Умный, хитрый, опасный. Но остался на свободе некто Александров Юрий Гаврилович. Мастер спорта по стрельбе, между прочим.

Олег позвонил Лене, попросил его зайти вместе с Прохоровым.

— Как с делом Грушина?

— У следователя.

— Прекрасно. Запросы?

— Жду ответов.

— Утром, Боря, съездишь в Балашиху, к этому Чарскому. Завтра суббота, он наверняка дома. Леня, ты в десятое отделение, выясни, кто напал на Чернова и Бурмина. Теперь этот Александров Юрий Гаврилович. Что о нем известно?

— Из Москвы уехал, проживает в Таллине, работает в тире ДОСААФ.

— Запрос сделали?

— Да, жду сообщения. Приготовил распоряжение об этапировании из колонии Низича Владислава Казимировича.

— Добро. Я утром на похороны Бурмина. Все, ребята. Поехали спать.

А Балашиха изменилась. Ой как изменилась с тех пор, когда Борис Прохоров работал здесь. Он пришел в первое отделение сразу после школы милиции. Город только начинал расстраиваться. Еще не было этого нового района на правой стороне шоссе.

Да и вообще все другое было. Патриархальнее, тише. Вот этот сквер у дороги. Хорошо его помнит тогда еще лейтенант Прохоров. Здесь он один задерживал троих грабителей. Память об этом деле — знак «Отличника милиции» и два ножевых шрама. А Витьку Чарского он знал и статью эту помнил. Когда пришла первая жалоба из микрорайона, его послали разбираться.