Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин Страница 25

Согласиться с этим Фен решительно не мог. Нельзя было игнорировать очевидные свидетельства, которые противоречили версии самоубийства.

Пикока он нашел без труда, и они отправились в комнату отдыха выпить кофе. В отличие от бара с его мрачной готикой, вызывающей в воображении средневековые потайные темницы, пояса верности и прочие аксессуары, здесь было по-домашнему уютно. Мягкие ковры, обитые вощеным ситцем с цветочными узорами, диваны и кресла, стол с разложенными газетами и журналами, официанты в смокингах. За столиками несколько пожилых джентльменов, какие обычно присутствуют в подобных местах. Казалось, они проводят жизнь за кофе и газетами. Тишину нарушало позвякивание ложечек о кофейные чашки и шум проезжающих время от времени за окнами автобусов. Голоса здесь невольно становились приглушенными.

Пикок охотно согласился ответить на вопросы.

— Я постараюсь вам помочь, чем могу, — сказал он, — но должен признаться, что воспринимаю смерть Шортхауса как подарок судьбы. Разумеется, у меня были причины относиться к нему с глубокой антипатией. Вы, наверное, слышали, как прошла позавчера последняя с ним репетиция. К счастью, на то время, когда он был убит, у меня есть алиби.

— Я вас поздравляю, — пошутил Фен. — Кажется, вы единственный в Оксфорде, у кого есть алиби.

— Да, мне повезло, — с энтузиазмом проговорил Пикок. — Очень. Как раз когда это все происходило, я сидел в гостиной с менеджером отеля, мы пили пиво и болтали до полуночи. Все это время со мной были он и его жена.

На профессора радостная уверенность дирижера впечатления не произвела. Охотнику совсем не обязательно присутствовать, когда дичь попадает в капкан. Однако возможности, какими мог располагать Пикок, если он был как-то к этому причастен, проверить сейчас было нельзя.

— Вам действительно повезло, — согласился он. — Но меня больше интересует вчерашний день.

— Вчерашний? Почему?

«Все спрашивают одно и то же, — огорченно подумал Фен, — и каждый раз я должен придумывать какой-то уклончивый ответ, заставляющий их насторожиться».

— Скоро объясню, — ответил он, сделав над собой усилие.

— Какие сведения вы хотите получить? — спросил Пикок.

— Что вы делали вчера?

Пикок задумался.

— После ланча со мной беседовал инспектор Мадж. Затем я вернулся в свой номер поработать с партитурой оперы. Примерно в три часа инспектор позвонил сказать, что в театре можно репетировать. Я тут же позвонил Карлу Вольцогену и попросил собрать труппу, чтобы можно было в пять начать репетицию. И вы знаете, ему удалось многим сообщить, а нескольких предупредил я сам. Карл пришел ко мне без четверти пять доложить, как идут дела. И мы пошли в театр.

— Вместе?

— Нет. Карлу потребовалось посетить уборную. Он появился в театре вскоре после меня.

Конечно, Пикок и Карл могли проникнуть в номер Элизабет так, чтобы их не заметила Джоан Дэвис, когда двигалась со стороны лестницы. Ну и что? Почему именно они? Зачем им было нужно убивать Элизабет? Размышлять об этом было пустой тратой времени.

— Вы, конечно, будете на разбирательстве? — спросил он.

Пикок посмотрел на часы.

— Да. Мы успеваем.

Фен допил кофе.

— Вам прислали повестку?

— Нет. А вот Стейплтон получил. — Пикок встал. — Нам, пожалуй, пора идти, если хотим быть там вовремя. Подождите, пожалуйста, в вестибюле, я схожу за пальто.

«Что-то должно случиться, обязательно, — думал Фен, ожидая дирижера. — Чем ближе к развязке, тем вероятнее. Но что это будет, сейчас не догадаешься».

Солнце делало робкие попытки заявить о себе. Они шли по Кронмаркет-стрит к зданию муниципалитета, где было назначено разбирательство коронера. У входа была толпа желающих попасть внутрь, и если бы не знакомый сержант, им пришлось бы некоторое время постоять. В зале находились все, кого пригласили: Адам, Элизабет, Джоан, Карл, Борис, Джудит, инспектор Мадж, сторож Фербелоу, доктор Рашмоул и даже благодушно улыбающийся маэстро в строгой черной шляпе, которого сопровождала Беатрикс Торн.

Унылая обстановка зала никого не удивляла. Веселыми такие помещения не бывают. Грубая деревянная дверь, большие, давно не мытые окна, неудобные шаткие стулья. Публике предлагали здесь сидеть за старыми школьными партами в чернильных пятнах, с автографами учеников прошедших поколений. На возвышении располагался стол и места для присяжных, чуть поодаль стол и кресло коронера. Справа места для прессы. В зале стоял негромкий гул голосов.

Пикок подошел к Маджу.

— Мы не сомневаемся, что вердикт будет самоубийство, — сказал после приветствия инспектор. — А нембутал к делу не относится.

— То есть вы не намерены искать преступника? — спросил Фен.

— Нет, если не появятся какие-то новые факты, — ответил инспектор.

— А что было на табурете, который обнаружили опрокинутым в гримерной?

— Следы туфель Шортхауса и отпечатки его пальцев. Что подтверждает версию самоубийства.

— Или умно задуманное убийство, — добавил профессор.

Поразмышляв, стоит ли рассказать инспектору о покушении на Элизабет, он решил этого не делать и вернулся на место.

К нему повернулась Элизабет:

— Прошу меня простить, профессор. Я вчера погорячилась.

— Это пустяки.

— Нет, профессор, я вчера вела себя с вами неподобающе, — настаивала Элизабет.

Фен улыбнулся:

— А я ничего такого не заметил, так что забудем. Адам, как вы себя чувствуете? У вас такой вид, что…

— У него похмелье, — сказала Элизабет. Адам кивнул, подтверждая грустный диагноз. — Я до сих пор не могу прийти в себя после вчерашнего, — призналась Элизабет.

— Да, это было скверно, — Фен кивнул, — но сейчас перестаньте тревожиться. Все будет в порядке.

Свои места заняли присяжные. Пятеро мужчин и две женщины. Их старшина, невысокий, пухлый мужчина с писклявым голосом, почему-то сразу Фену не понравился. Он как-то пошло пошутил насчет неудобных стульев.

Наконец появился коронер, и все в зале начали поспешно гасить сигареты.

Заседание началось.