Высокие ставки - Дик Фрэнсис Страница 25

— И прошлой ночью ты пробрался в конюшню Джоди, чтобы посмотреть, там ли еще Энерджайз, — медленно произнес Чарли.

— Да.

— И он там?

— Да.

— Ты абсолютно уверен?

— Абсолютно. Слегка щучья голова, небольшой надрыв у кончика левого уха, на плече лысинка размером с двухпенсовую монету. Он стоит в деннике номер тринадцать.

— Гам они тебя и застукали?

— Нет. Элли, помнишь, как мы ездили в Ныюмаркет?

— Разве такое забудешь!

— Гермеса помнишь? Она наморщила нос.

— Это такой рыжий?

— Да, верно. Видишь ли, в тот день я поехал с тобой к Тревору Кеннету, чтобы проверить, смогу ли я определить, действительно ли тот Гермес, что стоит у него, тот же самый, который был у Джоди. Понимаешь?

— И это был тот самый? — зачарованно спросила она.

— Я не смог определить. Я обнаружил, что слишком плохо знаю Гермеса. И, в любом случае, если Джоди его подменил, он, вероятно, сделал это еще прошлым летом, перед двумя последними скачками, потому что Гермес в них показал себя очень плохо и пришел в самом хвосте.

— Великий боже! — сказал Чарли. — И что, ты нашел у Джоди и Гермеса тоже?

— Не знаю. Рыжих там стояло трое. Все трое без особых примет, как и Гермес. Очень похожи друг на друга. Я не могу сказать, был ли среди них Гермес. Но Джоди со своими дружками застал меня в деннике одного из рыжих, и они явно не только разозлились, но и встревожились.

— Но что он с этого будет иметь? — спросила Элли.

— У него есть несколько своих лошадей, — объяснил я. — Многие тренеры держат своих лошадей. Они выставляют их на скачки от своего имени, а потом, если лошади оказываются хорошими, продают их с прибылью, обычно своим же владельцам.

— Ты хочешь сказать... — медленно произнесла Элли, — ты хочешь сказать, что он отослал к Руперту Рэмзи свою собственную лошадь, а Энерджайза оставил у себя? А потом, когда Энерджайз выиграет еще какую-нибудь крупную скачку, он продаст его за кругленькую сумму одному из тех, кто держит у него своих лошадей, и будет сам же тренировать его дальше?

— Где-то так.

— Ничего себе!

— Я вовсе не уверен, — заметил я с сардонической улыбкой, — что ему не случалось продавать мне моих собственных лошадей, прежде подменив их своими.

— О гос-споди! — сказал Чарли.

— У меня было две гнедые кобылки, которых я не мог отличить друг от друга. Первая некоторое время выигрывала, а потом скисла. По совету Джоди я ее продал и купил другую, одну из его собственных. И она тут же начала выигрывать.

— А как ты собираешься это доказать? — спросила Элли.

— Лично я не знаю, как это можно доказать, — заметил Чарли. — Тем более теперь, когда все будут думать, что ты был пьян.

Мы все трое некоторое время обдумывали ситуацию.

— Черт побери! — вспылила наконец Элли. — Ну почему этот мужик может тебя ограбить, опозорить перед всем светом и уйти безнаказанным?

— Не уйдет, — спокойно ответил я. — Дай срок.

— А что ты будешь делать?

— Думать, — объяснил я. — Раз лобовая атака повлечет за собой обвинение в клевете — а так оно и будет, — надо придумать хитрый план, который позволит мне ударить с тылу.

Элли с Чарли переглянулись.

— Многие вещи, которые он изобрел как детские игрушки, вполне пригодились и взрослым, — сказал ей Чарли.

— Все равно как первое судно на воздушной подушке?

— Вот именно, — одобрительно кивнул Чарли. — И я подозреваю, что изобретатель пороха тоже выглядел человеком мирным и безобидным.

Элли ослепительно улыбнулась ему, потом мне, потом глянула на часы и вскочила.

— Ой, мама! Я опаздываю! Мне надо было уйти час назад. Сестра, наверно, там с ума сходит... Стивен...

Чарли посмотрел на нее, вздохнул и покорно понес тарелки на кухню. Я заставил себя подняться с дивана.

— Ужасно жаль, что ты уезжаешь, — сказал я.

— Надо, Стивен...

— Тебе не будет противно целоваться с небритым пьяницей?

Она, похоже, не имела ничего против. Мы зашли дальше, чем когда бы то ни было.

— Со времен Колумба Атлантический океан сделался гораздо уже, — сказал я.

— Ты его пересечешь?

— Вплавь, если понадобится.

Она рассмеялась, чмокнула меня в колючую щеку и быстро ушла; В комнате сразу потемнело и сделалось как-то пусто. Мне так захотелось, чтобы она вернулась, что я даже сам себе удивился. У меня было несколько девушек, но каждый раз, когда они уходили, я с радостью возвращался к привычному одиночеству. У меня мелькнула мысль, что, быть может, в тридцать пять лет мне нужна не подруга, а жена...

С кухни вернулся Чарли, неся в руках чашку с блюдцем.

— Сядь, а то упадешь, — сказал он. — Ты шатаешься, как телебашня.

Я опустился на диван.

— Выпей.

Он заварил чаю средней крепости и добавил чуть-чуть молока. Я сделал пару глотков и поблагодарил его.

— Ничего, если я теперь уйду? — спросил Чарли. — А то у меня встреча назначена.

— Да, конечно.

— Береги себя, олух!

Он надел пальто, дружески помахал мне рукой и ушел. Оуэн давно уже поменял замки, взял запасные ключи от машины и уехал ее разыскивать. Я остался один в квартире. Почему-то здесь было значительно тише, чем обычно.

Я допил чай, откинулся на подушки и закрыл глаза. Мне было очень плохо, все тело болело. «Черт бы побрал этого Джоди Лидса! — подумал я. — Чтоб ему сквозь землю провалиться!»

Неудивительно, что он так стремился забрать Энерджайза из Сэндауна. У него, должно быть, уже стояла наготове подмена, ожидая подходящего момента. Когда я сказал, что собираюсь отправить Энерджайза в другое место прямо отсюда, Джоди решился пойти на все, чтобы этого не произошло. Теперь я был уверен, что, если бы за рулем фургона сидел не Энди-Фред, а сам Джоди, я попал бы в больницу, если не в морг.

Я думал о паспортах — свидетельствах, которые выдаются каждой британской чистокровной верховой лошади. Это такая бумажка, на которой сверху нарисованы три стилизованных изображения лошади: справа, слева и спереди. Когда лошади дается кличка (обычно в возрасте года-двух), ветеринар, обслуживающий конюшню, где она стоит, вносит в бланк ее стати, промеры и подробное описание. Затем паспорт отсылается должностным лицам, которые ставят на нем печать, подшивают его в папку и возвращают ксерокопию тренеру.

Я уже давно замечал, что у большинства моих лошадей нет ни звездочек и проточин на морде, ни белых чулок на ногах. Я не видел в этом ничего удивительного. Таких лошадей тысячи. Наоборот, мне это нравилось.